putsch

https://archiveofourown.org/works/22155379
Описание:

------------------------------------------------------------

      Мицури показывается на тренировочной площадке (той самой, что располагается в поместье столпа Пламени Ренгоку и куда она ходит какой месяц) и едва не запинается о собственную ногу.

      Земля не то чтобы скользкая: нет ни дождя, ни снега, ни каких-либо иных для этого причин. На площадке вообще ничего не изменилось: в центре по-прежнему — огромный участок песчаной земли, а по периметру высокого забора, защищающего от случайных зевак, растёт нежная трава. И даже единственный и неповторимый столп Пламени Ренгоку Кёджуро — здесь: как всегда растягивается перед их тренировками в центре площадки.

      Вот только на нём нет рубашки, и Мицури решительно не в состоянии оторвать от него взгляд.

      Разумеется, она понимала: он должен был быть мускулистым. Пройдя путь от мидзуното до столпа, изо всех сил совершенствуясь в искусстве фехтования, худосочным ты не останешься. Просто Мицури ни разу не видела его обнажённым по пояс, и разница между воображаемым и действительным оказывается сродни широкому каньону, к преодолению которого она сегодня не готова. Демон побери, не факт, что она подготовилась бы к этому, даже предупреди он её. Кёджуро закидывает руку за голову, другой надавливая на локоть, и она видит округлые линии его бицепсов и трицепсов, переходящие в бугрящиеся мышцы плеча. Глаз улавливает очертания позвоночника, ямочки прямо над ремнём и…

      Мицури отворачивается и сглатывает, хотя во рту — абсолютно сухо. Как и в горле, однако шея отчего-то потная, а ведь весна только-только переходит в лето. Ей бы не помешало захватить с собой бутыль.

      «Может, стоит вернуться за ней, — думает Мицури. — И ещё искупаться в холодном источнике! Да! Это прояснит голову!»

      Она решительно берёт себя в руки, готовая захлопнуть дверь и развернуться в противоположную от той сторону, когда Ренгоку оборачивается и замечает её.

      — Ты пришла, Канроджи-кун! — машет ей, и теперь взору Мицури открываются его грудь, широкие плечи и линия коротких волос, идущих от висков к скулам.

      «А я-то разбежалась», — думает она, улыбаясь со всей искренностью, какую только может изобразить, и готовится проиграть в сегодняшних спаррингах.

***

      Будь на его месте кто-нибудь другой, она бы привыкла. Мицури бы увидела потрясающую физическую подготовку, восхитилась, немного смутилась, а затем приняла бы всё как данность и смогла бы сражаться ничуть не хуже прежнего.

      Но тренировавший её Ренгоку являлся исключением из правила, и… если начистоту, Мицури, он очень, очень нравится. Больше, чем требуется для отношений с наставником и спарринг-партнером, который помогает ей познать истинную силу её уникального дыхания любви.

      Но Ренгоку всегда был добр к ней. Он немного посмеялся, услышав причину её вступления в организацию, но затем хлопнул по спине и сказал: «Необычно, но мне нравится твой настрой!» Позже он — сверх всего — пригласил её пообедать вместе и даже глазом не моргнул, увидев, сколько она ест. Уж коли на то пошло, это Мицури изумилась, что его аппетит не уступал её собственному.

      В том числе и это вселило в неё уверенность: она действительно приживётся здесь. А затем, когда он предложил ей помощь в тренировках и обучении дыханию пламени, когда предложил дружбу (так, словно это само собой разумелось), всё остальное упростилось ещё больше.

      Рядом с Ренгоку легко даже просто быть, думает Мицури, покидая поместье, неизменно в поту и грязи после тренировки.

      — И почему я такая чувствительная? — ворчит она, теребя одну из толстых кос. — Он просто не надел рубашку. Ничего такого. Ничего такого!

      И Мицури решительно бьёт себя по щекам.

      — Завтра я его долею! Точно!

***

      На следующий день Ренгоку не надевает рубашку. Снова.

      А Мицури не может отвести взгляд. Опять.

***

      Кажется, Ренгоку решил больше не носить рубашку на их тренировках. И всё бы ничего — правда! — только вот её в третий раз едва не хватил удар, когда в разгар занятий он вылил себе на голову бутыль воды, и ей пришлось наблюдать, как та стекает по его лицу, шее и вниз по грудинной кости.

      (Ладно, никто не заставлял её смотреть, но куда ещё Мицури могла деть глаза? Она всё-таки женщина с чувствами и желаниями!)

      — Я больше не могу! Он дразнит меня?!

      Обанай пожимает плечами, вперив взгляд в чашку с чаем. Он сидят под одним из огромных, с витым стволом, деревьев бонсай, где обычно встречаются, дабы выпить чаю и поесть, когда оба оказываются в главном поместье.

      — Он не из таких.

      — Я знаю, знаю! Во почему всё только хуже! Да на улице ещё даже не жарко! Я не понимаю!

      — Ты его об этом спрашивала?

      Мицури замолкает и дуется, а затем опускает взгляд на собственный чай.

      Обанай вздыхает, и звук этот полон утомления, которое обычно охватывает его, если ему приходится терпеть присутствие Гию.

      — Просто спроси его.

      — Мне неловко!

      — Ты серьёзно? — раздаётся очередной, на сей раз — мягкий, вздох, и слышать его ей намного привычнее. — Он не будет тебя осуждать. И скажет, как есть.

      Мицури прячет лицо в ладонях, признавая, что Обанай прав.

***

      Дверь, ведущая на тренировочную площадку — обыкновенно просто безобидный кусок древесины, — сегодня выглядит скорее как непреодолимая преграда.

      Слова Обаная по-прежнему звучат у Мицури в ушах, побуждая к действиям, однако намного легче представлять себе, как она спрашивает Ренгоку «Здравствуйте, знаете, я никак не могу оторвать взгляд от вашей груди, так что заметила, что вы в последнее время больше не носите рубашку. С чего такие перемены?», нежели произнести это вслух.

      «Возможно, сегодня он решил надеть рубашку, и мне не придётся спрашивать», — гадает она. И знает, что этого не случится.

      Однако если она простоит здесь минутой дольше, то пожалеет об этом, или поставит себя в ещё более глупое положение, или, хуже, вынудит Ренгоку выглянуть наружу, и что тогда ей говорить? «Мне жаль, что я опоздала. Я не могла перестать думать о вашей накаченной спине?» Ни в коем случае!

      — Ладно, — она делает долгий, глубокий вдох. — Всё хорошо. Ты справишься, Мицури.

      Не медля ни секунды, она хватается за дверь и распахивает её так резко, что та с грохотом врезается в стену.

      … Ой.

      Заливаясь краской, замирает в дверном проёме, ибо ошарашенный Ренгоку смотрит прямо на неё.

      Рубашки на нём нет. Разумеется, на нём нет рубашки! А ещё хуже то, что он собрал волосы: они теперь полностью стянуты в хвост! Она никогда прежде не видела его таким, и это выбивает из колеи сильнее, чем любая из её диких фантазий!

      Плохо, очень плохо! Ей нужна вторая попытка!

      — Канроджи-кун? С тобой всё хорошо? — Ренгоку поднимается, подходит к ней, и тревога звучит в его голосе так же ясно, как отражается на лице. — Вид у тебя разгорячённый, хочешь воды?

      — Я, эм, — язык не слушается, и у неё получается лишь кивнуть да взять бутыль из протянутой руки. Она собирается сделать глоток, но затем вспоминает, кому та принадлежит. Ренгоку всегда пьет из неё, и если она тоже выпьет, не будет ли это…?!

      — Она чистая, честное слово! — у заметившего её нерешительность Ренгоку вырывается смешок. Мицури думает, что сейчас её жизни придёт конец, и это будет самая постыдная смерть за всю историю организации охотников на демонов. Вероятно, они вычеркнут её имя из списков, чтобы спасти собственную репутацию, и она даже не станет насчёт этого возникать.

      Не видя иного выхода, Мицури делает мельчайший (насколько это возможно) глоток и возвращает бутыль Ренгоку. Она жива, но смерть по-прежнему дышит между лопаток.

      — Отлично! Эй, ты уверена, что всё в порядке? Мы можем пропустить тренировку, если тебе нездоровится. Лучше ты отдохнешь и вылечишься.

      — Нет, нет, со мной всё хорошо, — Мицури кивает, и боже, куда испарилась вся та решительность, которую она чувствовала буквально минуту назад?

      — Если ты настаиваешь! Скажи, если почувствуешь себя хуже, мы передохнём, — тембр Ренгоку не меняется, однако в его голосе звучит ласка, и Мицури так теряется от неё, что это просто нелепо.

      — Конечно! — щебечет в ответ слишком громко и следует за ним на площадку.

      Они тренируются на протяжении часа: делают растяжку, пару-тройку упражнений на ловкость, занимаются рукопашным боем для оттачивания рефлексов. В последнее время мучит её именно рукопашный бой, ибо она не в состоянии спокойно смотреть хоть куда-нибудь. Если в поле зрения не его кисти, так руки, если не руки, то плечи, если не они — тогда грудь, и не дай бог ей опустить взгляд ниже.

      Она намеренно поскальзывается, так как Ренгоку наносит прямой удар. Отклоняясь назад, оказывается ниже его руки и получает возможность атаковать в область печени, чтобы выбить из него весь дух. Однако вместо этого, глядя снизу вверх, понимает, что может в деталях рассмотреть своего противника: от накаченного пресса до груди, волос, налипших на шею, и пронзительного взгляда, в котором пылает неудержимое удовольствие от того, что она использует неожиданные манёвры.

      Видимо, это становится последней каплей, ибо с губ Мицури наконец срывается тот самый вопрос:

      — Почему вы без рубашки?!

      — Что? — Ренгоку моргает, и буря в нём сменяется замешательством, за которым следует громкое «У-у-у-ух!»: Мицури со всей силы наносит ему удар в бок. Пользуясь возможностью, хватает за запястье, движением ноги лишает его равновесия, и Кёджуро падает на землю.

      Она нависает над ним, не давая возможности контратаковать: её колени упирается в землю по обе стороны от его талии.

      — Ага, я победила! Отлично! Но правда, почему?!

      Он откашливается, а затем смеётся.

      — Как почему? Чтобы мы были на равных, разумеется!

      — На равных? — Мицури хмурится, пытаясь уловить со стороны Ренгоку некую подсказку: что-нибудь, что она упустила по поводу рубашек, правил и боевых искусств.

      — Да! Учитывая то, как твоя форма… — он опускает взгляд туда, где одежда Мицури перестаёт сходиться на пуговицах, и затем поспешно устремляет тот обратно на её лицо, однако от неё не укрывается разлившийся по его щекам жгучий румянец. Они сейчас так близко друг к другу, что она практически чувствует его. — Как она выглядит, я подумал, что было бы честнее и мне не прятать грудь!

      Мицури моргает один раз, второй.

      — Что?

      — … Это так странно?

      — Да! Вас отвлекала м-моя форма?! — Мицури алеет, ибо одна мысль, что Ренгоку мог смотреть на её грудь, выбивает почву из-под ног. Он никогда прежде не говорил ничего подобного! Она никогда даже не допускала мысли, будто могла быть ему интересна!

      — Нет! Точнее, больше нет, я привык, но не в этом дело! Суть в том, что так мы с тобой тренируемся в одинаковых условиях!

      — Да вы отвлекаете меня куда больше, какое тут равенство?!

      — Я… — если Ренгоку и собирался что-либо сказать, то слова испарились у него с языка. А даже если нет, сама Мицури уже была не в силах сдерживаться.

      — Посмотрите на себя! Вы такой красивый, и я впервые за последнее время победила в спарринге, потому что ни на чём, кроме вас, сосредоточиться не могу! А вы всегда такой милый и спокойный, никогда не злитесь, что у меня что-то не получается! Да разве это «на равных»?!

      — Ты… ты не могла? — прежний румянец Ренгоку не идёт ни в какое сравнение с нынешним, и Мицури в ужасе понимает: сама выглядит не лучше, особенно учитывая тот факт, что сейчас она во всеуслышание призналась, что считает Ренгоку красивым.

      О нет.

      — О нет, — сгорая от стыда, она порывается вскочить и броситься прочь, но Ренгоку успевает схватить её за предплечья и тянет к себе. На уголке её рта отпечатывается поцелуй.

      Он неловкий и большей частью приходится на щёку, а не губы, но этого более чем достаточно, чтобы сердце Мицури подскочило в груди, точно заяц.

      — Прости, — говорит он, отстраняясь и отпуская её руки. — Но ты должна знать, что ты тоже очень красивая. И талантливая. Знаешь, не каждому удаётся уложить меня на лопатки, неважно, отвлечён я или нет!

      Он пытается казаться невозмутимым, однако Мицури слышит волнение, нежность и самую что ни на есть искреннюю доброту, которая и стала первопричиной её безграничной любви.

      — В общем, если хочешь, я не буду больше так ходить. Я не хотел, чтобы ты чувствовала себя неудобно — у меня и в мыслях такого не было. И если ты неловко чувствуешь себя из-за этого поцелуя, я обещаю, что…

      Обещания Мицури уже не слышит. Зато чувствует его влажные от пота волосы, в которых путается пальцами, тепло его щёк, которых касаются ладони, и податливую мягкость губ, когда целует его. Сильная рука обвивается вокруг её поясницы, и взмокшая ладонь касается абриса челюсти.

      Мицури не знает, сколько проходит времени, прежде чем она отстраняется, тяжело дыша сквозь разомкнутые губы.

      Ренгоку смотрит на неё с обожанием, и никто из них в следующую минуту не может сдержать внезапный взрыв смеха, в котором сгорает напряжение и благодаря которому становится намного проще поцеловаться во второй, и в третий, и в четвёртый раз.

      — Ясно, намёк понят. Рубашку надевать не буду.

      — Подождите, нет, Ренгоку-сан, это нечестно! — жалобно протестует Мицури, тыкая пальцем ему в грудь. На поверку она оказывается так же тверда, как она и предполагала.

      — Ну, в сражении нечестных приёмов нет. Придётся тебе просто привыкать! — широкая улыбка Ренгоку — и солнечная, и озорная. И, боже, ни во что в своей жизни Мицури не была влюблена сильнее.

      «Лучше на неё не смотреть», — решает она и снова целует его.