Пэйринг и персонажи:

Описание:

------------------------------------------------------------

Бакуго снова подрался.

Теперь это волновало куда сильнее, чем раньше. Раньше драка означала только разбитые носы и чёрные синяки под глазами, не сходившие неделями. Сейчас драки значили, что кто-то умрёт.

Люди больше не дерутся, чтобы показать, кто самый крутой парень на районе. Дерутся чтобы отобрать еду, одежду, сигареты – последнее так вообще невиданная роскошь. Сейчас все курят – даже те, кто никогда этого не делал и те, кто громко заявлял, что не собирается жечь лёгкие никотином.

Но когда города выжигает тёмное, почти чёрное, солнце, никотин кажется неплохим выбором.

Бакуго курит, потому что все курят. Стадный инстинкт – оказалось, что Бакуго ничуть не лучше остальных людей. И не умнее, и не сильнее, да и вообще – такой же. В целом – такой же. Все такие же.

И дерётся он тоже, как и все: до сбитых в кровь кулаков, разодранных губ и подбитых глаз. Только нос бережёт – сломанные части тела лечить некогда и некому.

Противник оказывается менее опытным: бьёт остервенело, но открывается и совсем не защищает себя. Бакуго замечает его лицо – совсем ещё мальчишка, с напряжённо сведенными бровями и светлой чёлкой. Вцепился в отобранный пакет макарон, а взгляд такой, что понимаешь – он загрызть за него готов.

Бакуго бьёт кулаком прямо в центр лица, пинает в живот и подхватывает выроненные пакеты. Уходит быстро и не оглядываясь – парня жалко. Он умрёт, а с ним, может, и его семья.

Но думать об этом – лишнее. Бакуго бы самому выжить, а потом уже открывать центр спасения для обездоленных.

Пятиэтажка, в которой поселился Бакуго, блещет отсутствием людей. Оставшиеся в городе жители разбрелись кто куда: половина решила, что безопаснее в подвалах и бункерах, половина – что лучше уж пожить в чужих апартаментах на верхних этажах небоскрёбов: почувствовать роскошь в оставшиеся месяцы жизни.

Бакуго плевать и на мнимую безопасность, и на роскошь. Он хотел выжить – и поселился там, где можно раздобыть еду. Правда, скоро и эти места опустеют; но это будет потом, и потом он и подумает, что делать дальше.

А пока что у него есть дом, почерневшая от грязи лестница и холодная квартира, дверь в которую запирается только потому, что он притащил огромный замок и кинул рядом с дверью свой старый геройский костюм. Сталкиваться со взрывным героем-придурком никто особо не хочет: кто знает, что он приготовил для непрошенных гостей.

Бакуго хлопает дверью так сильно, что с обувной полки слетают пыль и песок, ложась на пол ровным слоем. Скидывает с ног тяжелые берцы, проходит на кухню и кладет на стол пачку макарон, банку консервированного мяса и две сигареты. Серые занавески мерно раскачиваются от ветра из приоткрытого окна.

Тёмное солнце вяло освещает почерневший город. На улице теперь всегда сумерки.

***

Ночью становится легче.

Бакуго не спит и прислушивается к тихим голосам на городских улицах. Тихим потому, что они где-то далеко, а так это крики, рваная ругань и плач. Плевать. Он не страдает повышенным чувством справедливости, а милосердие так вообще не про него. Поможет сегодня – убьют завтра. В этом мире нечего делать людям, которые не могут постоять за себя.

Тодороки считает иначе, но Бакуго и на это плевать. Хочет всем помогать – его дело, убьют – Бакуго расстроится только потому, что тот был умным и сильным, и приносил домой еду. Они и объединились-то только поэтому – остальные одноклассники потерялись кто где, а они остались, потому что сильному тандему выжить проще.

Ещё у них был секс. Не от большой любви или симпатии – просто был, потому что они привлекательны и иногда нужно. Не более. Бакуго не был уверен, что теперь кто-нибудь способен на более.

Тодороки приходит через полтора часа. Тащит с собой упаковку риса и разбитый нос. Бакуго, не поднимаясь, без интереса следит за тем, как он смывает кровь с подбородка, шипит, трогая переносицу и наконец успокаивается, затихая на диване.

— Жрать хочешь? — спрашивает просто чтобы разбить тишину и проверить, насколько Тодороки живой.

— Я потом. Спасибо.

Бакуго не волнуют чужие проблемы – а Тодороки все еще чужой, но сильно волнуют свои. И неимоверно бесит, что обстоятельства связали их настолько, что проблемы одного повлияют на жизнь другого.

— Что опять? — он не хочет задавать этот вопрос, но его еженедельная обязанность – вправлять мозги Тодороки, хочет он того, или нет.

— Тебе это надо?

— Нет, — честно отвечает Бакуго. — Так что?

— Я отдал банку с мясом.

Бакуго чёрт знает каким чудом удерживается от того, чтобы врезать Тодороки прямо по тупой роже и сломать его нос ещё больше. Он ещё успеет сделать это потом, но сейчас нужно вправить мозги. В конце концов, Тодороки полезный. Принёс рис.

Звучит, как глупый аутотренинг.

— Кому? И зачем?

— Кошке. Она худая и у неё котята.

Бакуго не знает, что ответить. Ему животных не жалко. И людей-то не особо – он просто не смотрит на них, не отвлекается от выживания. А Тодороки вот наоборот. И это бесит. Потому что это было его мясо, его ещё два прожитых дня. А теперь их потратили какие-то звери.

— Ты любишь кошек? — спрашивает Тодороки.

— Нет.

— Я принёс их, — Тодороки поворачивается лицом к Бакуго и пристально смотрит.

А Бакуго рвёт крышу.

Он оказывается на Тодороки за секунду и бьёт с такой злостью, что в глазах мутнеет. Голова дрожит от ярости, он рычит сквозь зубы и захлёбывается воздухом. Кулак весь мокрый, пересохшая кожа рвётся от напряжения и взрывается болью, когда Бакуго попадает в пол вместо лица Тодороки.

Успокаивается он только оказавшись на полу спиной, с прижатой к ковру головой. Нога Тодороки упирается ему в шею и Бакуго откашливается – в горле першит и щиплет.

— Не надо было так, — Тодороки выглядит, как рождественская игрушка с потёкшей краской, а говорит всё равно спокойно. — Я уйду, я же всё понимаю.

Он поднимается на ноги и вытирает лицо грязным полотенцем – тем самым, которым вытирал до этого кровь с носа. Разбитая губа продолжает сочиться кровью, а на скуле выступает чернеющий синяк. Бакуго нравится. Сильно нравится.

— Ты сдохнешь, — Бакуго тоже встаёт и зачем-то отряхивается. Тодороки протягивает полотенце, и он вытирает кулак. — Где они?

Тодороки ведёт его в ванную. Наклоняется, шарит в темноте, берет руку Бакуго и тянет её вниз. Пальцы касаются грязной шерсти – не густой, жёсткой, неприятной – а в ладонь тычется что-то мокрое. Нос.

Тодороки рядом улыбается. Этого не видно, но Бакуго чувствует – по дыханию, и по тому, что он знает тупого Тодороки. Он улыбается. И он абсолютно точно сдохнет без Бакуго, окруженный котами и какими-то людьми, которых он пожалел.

— Ты идиот, — выдаёт Бакуго, нащупывая рукой двух котят.

— Сварим им рис?

Бакуго молча смотрит на Тодороки – глаза привыкают к темноте, и он уже видит лохматый силуэт. И этот силуэт отлично знает, что теперь уже Бакуго ничего не сделает. Не вышвырнет полудохлых зверей на улицу, а будет только кричать и драться, но это всё мелочи, и Тодороки потерпит – потому что терпение это то немногое, что у него осталось.

Остаток ночи они спят – на одной кровати, Бакуго у стены, Тодороки с краю лицом в подушку. Небо за окном на секунды светлеет, исчерченное молниями, воздух гремит как-то особенно сильно, и становится страшно. Черное солнце не уходит даже ночью, заглядывая в квартиры, и, видимо, из-за него гром такой звонкий.

Пол тихо скрипит, и Бакуго настораживается, приподнимая голову и прислушиваясь. Очередной раскат грома бьет по ушам.

На кровать запрыгивает кошка, держа за шкирку котенка. Смотрит на Бакуго, не мигая, медленно подходит к Тодороки и кладет котенка ему под бок, обнюхивая одеяло. Бакуго ложится обратно. Молния снова освещает комнату, гремит гром. Кошка возвращается со вторым котенком и укладывается рядом с ними.

Это почти уютно. Тихое мурчание убаюкивает, и даже солнце становится не таким страшным, пока в комнату вновь не врывается молния – Бакуго никогда не видел таких огромных полос на темном небе. По коже бегут мурашки, и он переводит взгляд на Тодороки – копну разноцветных волос и еле виднеющуюся щеку. Двигается ближе, приподнимает его руку и укладывает ее на себя – как будто Тодороки его обнимает. Уткнувшись носом в теплое плечо, он снова смотрит в окно, но натыкается на взгляд кошки. Желтые глаза светятся в темноте, выдавая хитрый понимающий прищур, и Бакуго становится неловко. Чертова кошка. Нечего делать вид, что ты такая же.

Первые дни было невозможно разобрать, утро сейчас, или вечер, но теперь Бакуго знает – утро на полтона светлее. Серый ближе к голубому, а не к фиолетовому – это видно, если ты привык разбирать сто оттенков сумерек.

Тодороки рядом нет, а на кухне грохот. Бакуго встает с кровати, обходя стороной звериную семью, и идет на запах еды. Тодороки уже поставил в углу кухни прозрачную миску с водой и глубокую чашку с рисом и кусочком мяса – больше для запаха, но Бакуго все равно злится.

Тодороки выглядит ужасно. Под одним глазом сухая кожа шрама, под другим – фиолетовый синяк; припухшая потемневшая переносица, разорванная губа и черный след от кулака Бакуго на щеке. Цветные волосы делают только хуже – Тодороки похож на старую куклу с длинными ресницами, с которой начала сползать краска.

Возле ванной Бакуго замечает лоток.

– Где ты его взял? – он кивает головой и заглядывает в кастрюлю с рисом. Им Тодороки все же оставил мясо.

– В доме, в котором они жили, был.

В кухню вальяжной поступью заходит кошка и сразу идет к миске. Бакуго не удивлен – он тоже сразу пошел к кастрюле.

– Если Туча нассыт мимо, я ее вышвырну.

– Туча? – переспрашивает Тодороки, щурясь, как кошка ночью, и облизывает палец, испачканный в каше.

– Да, – хмуро отзывается Бакуго, а Тодороки расплывается в тупой улыбке.

Это злит еще больше. Потому что чертов ублюдок знает – это не просто имя. Это значит, что он ее принял, и теперь она никуда не денется. И даже кошка это знает – еще ночью знала, поэтому и жмурила свои огромные глаза, обнимая лапами детей.

Бакуго ей завидует.

У нее есть семья и Тодороки. Он бы тоже хотел, чтобы у него был Тодороки – по настоящему был, а не так, как сейчас. Бакуго хотел бы любить Тодороки. Чтобы идти к нему вечером, гладить по спине и утешать: не сегодня нашли еду, так завтра. Потому что их жизнь сейчас бесконечное скитание по улицам и поиск, без всякой надуманной романтики, и хочется схватиться за что-то, чтобы был смысл. Потому что выживать без смысла, неожиданно, так бессмысленно.

Любить Тодороки сложно.

Его спокойствие – напускное, его вежливость хуже мата, а все его привычки ужасны. Его постоянно мотает из крайности в крайность, и он бывает настолько глуп, что Бакуго хочется расшибить ему голову о ближайшую стену и уйти, чтобы никогда больше не вспоминать. Совсем не к этому Бакуго готовился, когда решил сойтись с ним ради выживания – не к сеансам психологической помощи и урокам готовки.

Не к Туче и ее котятам, которых он почему-то разрешил оставить, и пусть еще сто раз припомнит это в очередной ссоре – разрешил же. И тратит на них еду и свои прожитые дни.

Любить Тодороки сложно, но Бакуго, кажется, справляется.