Пэйринг и персонажи:

Описание:

------------------------------------------------------------

Умирающий человек любит цепляться за что-то. Будь то воспоминания, которые когда-то грели ему душу, люди, прочно засевшие в его сердце. Или боль, которая в какой-то момент становится чем-то вроде «отрезвителя» для души, когда она напрочь утопает в унынии. Игуро до сих пор не определился в том, за что ему нужно цепляться. Воспоминания стирались из его памяти, люди покидали его целыми стаями, а боль стала не «отрезвителем», а, скорее всего, причиной каждого надлома его и так искалеченной души.

В палате холодно. Сколько раз он уже просил, чтобы окна закрывали плотнее. Игуро разглядывает свои длинные и тонкие пальцы, всматривается в вены, торчащие на тыльной стороне ладони. Иногда ему кажется, что в полуденном сероватом солнце, едва пробивающемся через тяжёлые шторы, его вены становятся мертвенно-бледными. Он дико пугается, вскакивает с кровати и подбегает к окну, чтобы раскрыть шторы получше и увидеть — правда ли это, или очередной глюк, подкинутый умирающим сознанием. И каждый раз убеждается, что это всего лишь его голова играет с ним в эти жуткие игры.

Доктор Кочо всегда говорила, что это всего лишь один из симптомов его болезни. Она настоятельно просила не обращать на это внимания, не пугаться и не нервничать. Игуро тогда ответил:

— Мой побитый жизнью мозг пытается поразвлечься напоследок. Не буду лишать себя удовольствия.

***

В первый раз он увидел розововолосую девушку в столовой. Она сидела одна, вся опутанная тонкими трубками, ведущими прямиком ей в нос. Рядом, прямо под столом, расположился небольшой баллон, прикреплённый к колёсикам. «Рак лёгких», — тут же определил он.

Девушка была красива. Он мог бы даже не разглядывать её несколько минут для того, чтобы понять это. Или, можно сказать, была когда-то красивой. Видимо, болезнь высосала из неё почти всё, что можно. Должно быть, когда-то эти розовые, уже чуть тусклые волосы были как сакура, сейчас же они напоминают затвердевший кисель. А глаза, уже почти потухшие, воспалённые от слёз и мутные, наверное, когда-то лучились сочным изумрудным светом.

— Я бы на твоём месте, не стал есть это пюре, — сказал Обанай и сам себе удивился. Он же хотел сказать что-то другое, более веселое и интересное. — Кажется, повара ставят над нами жестокие эксперименты.

Он ждал от неё хотя бы улыбки, но девушка только губы поджала.

— Я сама разберусь, — процедила она, тут же зачерпывая ложкой пюре и отправляя его себе в рот. — Фу, гадость.

Игуро только громко расхохотался.

***

— Что ты слушаешь? — облокотившись руками о спинку лавки, на которой сидела Митсури, спросил Обанай.

Она же просто проигнорировала его, снова и снова включая любимую песню на свой самый любимый момент. Может быть, это не слишком честно даже в отношении себя самой же, ведь именно эта песня и этот момент напоминали ей о парне, с которым она встречалась, и который оставил её, как только осознал, что Митсури осталось недолго. Девушка понимала, что так сильно мучить себя не нужно, но боль, ноющая где-то в сердце, требовала для себя всё больше и больше поводов.

Игуро уселся рядом и, нагло ухмыльнувшись, вытащил наушник из её уха и вставил себе. Несколько секунд он внимательно вслушивался в мелодию, а потом брезгливо вытащил наушник из своего уха.

— И ты это слушаешь? — издевательски спросил он. — Не песня, а сплошная зелёная со… Ладно. Хочешь, я покажу тебе свою музыку?

Канроджи, всё ещё не отошедшая от того, что он так нахально влез в её личное пространство, как-то неопределенно пожала плечами.

— Только смотри не умри от крутизны моей музыки, — попытался пошутить парень.

Странно шутить над смертью, если рядом сидит человек, который, может быть, завтра уже не будет дышать никогда.

Ещё страннее тогда, когда ты сам можешь последовать за ним.

***

Игуро предупреждали, что панические атаки при его диагнозе нормальное явление. Но он не принял эти слова всерьёз, а потом и забыл их вовсе. Ему много чего приписывали, чего, в конечном итоге, и не случалось с ним. Депрессия? Ухудшения памяти? Да бросьте вы! С ним всё в порядке, если исключить то, что где-то в его голове зародилась опухоль, которая растёт и высасывает из него всё, что можно.

Когда отец звонил ему и говорил, что его уволили с работы, Игуро ощутил прилив невероятного страха. Не за себя, а за отца. Когда ты погибаешь, ты не всегда задумываешься о том, что останется на твоём месте после твоей смерти. А все люди, у которых случилась трагедия, скажут, что на этом месте образовывается пустота. Игуро не думал, как будет жить его отец дальше, если в какой-то момент его сердце перестанет стучать в груди. Наверное, парень в тайне надеялся, что всё обойдётся и его папа так же и будет жить, как раньше. Работая шерифом и обедая в кафе на углу, изредка приглашая с собой девушку.

И вот когда он услышал хрипловатый, чуть пьяный голос своего отца, его сердце удар пропустило. Он ведь не думал, совсем не думал о том, что его смерть практически убьёт и его отца. А тут вышло так, что его отец погибает ещё до смерти самого Обаная. И вот тогда страх завладел им. Он охладил его кровь, заставил сердце биться в таком ритме, что оно могло вот-вот вырваться из-за ребёр и упасть к его ногам. Лёгкие, обычно всегда выполняющие наложенные на них обязанности, вдруг отказали набирать воздух в грудь. Обанай задыхался. Он чувствовал, как кипит всё в его теле. Круги перед глазами, пот на лбу и жуткая головная боль, пронзавшая его виски раскалёнными волнами.

Тогда он упал на колени, силясь заставить свои лёгкие вздохнуть, но ничего не выходило. Казалось, ещё несколько секунд, и дух навсегда покинет его худощавое тело.

— Эй, парень, тихо, — услышал он где-то далеко. Лёгкий, чуть взволнованный, мягкий голос. — Слышишь меня, успокойся?

Ха, легче сказать, чем сделать.

Игуро ничего не видит, не знает даже, как выглядит говорящий с ним человек. Боль-то не утихает, а всё сильнее и сильнее становится.

— Тише, — лёгкий шёпот на грани сознания. — Всё хорошо.

Что-то мягкое и тёплое прикасается к его губам.

А потом всё затихает.

Он отключается.

***

— Как, говоришь, тебя зовут? — спрашивает Игуро, снова подходя к Канроджи в столовой. Она поднимает на него зелёные глаза, долго и внимательно смотрит куда-то в область подбородка, а потом чуть улыбается.

— А я и не говорила, — отвечает она. — Ты, кстати, тоже.

— Обанай Игуро.

Девушка медленно поднимается из-за стола, отодвигая подальше поднос с нетронутой едой. Парень заворожено наблюдает за её действиями. Она двигалась плавно, словно плыла или танцевала. Ее тонкие руки превращали обыденные действия в грациозные движения, а походка напоминала полёт гимнастки с лентой.

И пусть она наполовину съедена жуткой болезнью, пусть в ней практически угас этот маленький огонёк жизни, она продолжала выглядеть величественно и элегантно. И это подкупало Игуро больше всего на свете.

— Митсури. Канроджи Митсури, — бросает она, проходя мимо.

А за ней движется шлейф чего-то цветочного и бесконечно сладкого.

***

— Ты боишься смерти? — однажды спросила Канроджи, каким-то безучастным взглядом наблюдая за тем, как медленно и аккуратно жёлтые и красные листья отрываются от ветки и, кружась в пируэтах, спадают на землю. Многие падают на самый чернозём, а некоторые подхватывает порыв ветра и несёт ещё дальше от дерева, на котором зародилась когда-то их жизнь.

— Нет, — ни капли не солгав, ответил Обанай. Его совершенно не удивил такой вопрос. Он сам спрашивал его пару месяцев назад, когда диагноз был вычерчен на нём, как смертный крест.

— Жизнь и смерть две сестры. Ты же не боишься рождаться, так же и смерть не должна пугать тебя. Люди умирают каждый день. Это естественно и необратимо. Всё равно когда-нибудь это случится, так зачем бояться того, что всё равно тебя поймает.

— А вдруг там ничего не будет?

— До нашего рождения тоже ничего нет. — Я говорю о том, вдруг все эти теории о переселении душ, реинкарнации и потустороннем мире — сущий бред. — Никто не ответит на этот вопрос. — А что думаешь ты? — Она склоняет голову набок.

— Я думаю, что нас ожидает забвение, — через несколько секунд отвечает он.

***

Митсури стала часто приходить в его палату ночью. Девушку мучили кошмары, она билась в конвульсиях от страха, при виде темноты, что проникала в её сны. Игуро вначале жутко испугался, когда увидел девушку в белой ночнушке, трясущую его за плечо. Разглядев в темноте заплаканное лицо Канроджи, он тут же успокоился.

— Что случилось? — спросил он, подавая ей руку и помогая присесть на край его кровати.

Митсури молчала. Молчала очень красноречиво. Казалось, что если она нарушит эту тишину, что-то страшное произойдет. А так эта самая тишина оберегала её и его от чего-то страшного и незримого.

Он успокаивал её до тех самых пор, пока первый солнечный луч не вырвался из-за края далёкого горизонта и не осветил небо бледно-розовым сиянием. Только тогда Митсури смогла закрыть глаза и крепко уснуть, уткнувшись лицом в его грудь.

***

— Признай, что ты любишь меня, — шутливо говорил Обанай, кидая в Канроджи скомканную бумагу. Она громко и заливисто хохочет, уклоняясь от комков.

— А я никогда этого не отрицала, — в тон ему говорит девушка. — Я думала, ты и так знаешь.

Игуро улыбнулся, ощутив, как грудь наполняется лёгким теплом.

Таким же лёгким, как касание тех губ, когда паническая атака захватила его.

***

Это произошло внезапно. Игуро действительно не ожидал, что это произойдет так скоро. Это должен был быть совершенно обычный день, не способный его ничем удивить. Он уже спускался на завтрак в столовую и решил сегодня пройти мимо палаты Канроджи, хотя прекрасно знал, что она всегда спускается в столовую раньше него.

Какого же было его удивление, когда дверь в её палату была нараспашку раскрыта, а матрас, на котором спала его подруга, свернут в нелепый рулет и сиротливо устроен на краю железной кровати.

Он не поверил. Правда не поверил. Сорвался с места и со всех ног помчался в столовую, надеясь на то, что увидит розоволосую макушку за крайним столиком. Но её любимый столик пустовал. Казалось, что он вообще никогда и никем не был занят, так одиноко и покинуто он находился в стороне от других столов.

Тогда Обанай решил испытать судьбу в последний раз. Он помчался в парк около больницы, вглядываясь в лицо каждого человека, которого видел на своём пути. Все они казались чужеродными, не настоящими. Словно вырезанные из картона и расставленные в самых нелепых местах.

Лавочка оказалась пуста. Канроджи, за которыми так любила наблюдать Митсури, покрыли тонким ковром сидение лавочки и, казалось, сворачивались и иссыхали на его глазах. Сомнений больше не было.

Митсури умерла.

***

Игуро предполагал, что его последним воспоминанием будут серые и безжизненные стены госпиталя, в котором он провёл последние полгода. Пока не встретил её — девушку с пронзительными зелёными глазами и судьбой, такой же печальной, как и его собственная.

Почему-то ему хочется улыбаться. Он смотрит в голубой потолок и улыбается изо всех сил. Не потому что его забавляет её смерть, а потому что чувствует, что скоро присоединится к своей забавной подруге Канроджи Митсури. И в этот момент ему действительно очень хочется верить в то, что после смерти его будет что-то ждать. Он готов забрать свои слова о том, что ожидает забвения. Нет. Он ожидает увидеть ещё раз её.

— Жди меня, Канроджи-сан. Я всё же покажу тебе парочку крутых треков.

И Игуро закрывает глаза.