Пэйринг и персонажи:

Описание:

------------------------------------------------------------

      Вопреки чужому мнению, у Кибуцуджи Музана есть дом. Тот самый, о котором говорят, что можно вернуться в любой момент — там всегда примут и будут ждать. Место, где всегда чувствуешь себя нужным и важным. Там, где не надо быть великим и ужасным прародителем демонов, вселяющим леденящий душу страх одним взглядом. Уютный уголок мира, в котором не обязательно заставлять бояться и преклоняться. В прочем, там Музана никогда не боялись и не собираются. Почему-то это злило. Может потому, что Кибуцуджи Музан от этого испытывает давно позабытое в веках чувство уязвимости? Словно он вновь был болезненным юношей, которого даже ребёнок не боялся. Ощущение отсутствия контроля над ситуацией пугает. Но могущественный демон не может испытывать страх, так считает Кибуцуджи, а из-за того отчаянно погребает жалкое и презренное чувство, что является уделом слабых людей, под столь привычным гневом и высокомерием.

      Дом его находиться отнюдь не рядом с женой и дочерью. Как жалкая замена может превзойти оригинал? И не в том тёплом, но ощущаемым таким холодным, помещении, где он провёл своё детство, безуспешно пытаясь вылечиться. Ни рядом с отцом и даже матерью. Ни среди демонов в зачарованном кровью дворце. Дом Музана высится на окраине небольшого городка около чистейшего ручья, что стекает с близлежащей горы. Там рано начинает холодать, но зато ночами отлично видны яркие звёзды, а луна своим бездушным светом зачастую милее солнца. Впрочем, демонам ночь всегда любимее дня. А там под луной расцветают прекрасные цветы, которым, словно самому Музану, холодный свет далёких звёзд нравится больше раздражающе ярких солнечных лучей.

      Внутри того дома всегда прохладно летом и тепло зимой. Там пахнет ликорисами и несбывшимися мечтами, что оседают на языке металлическим привкусом. Все тамошние сёдзи расписаны вручную цветущими сакурой, сливой и персиками, и лишь на двери самой дальней комнаты тянутся мёртвые ветви с давно опавшими лепестками, предвещая скорую смерть зиму. Комнатка та является главной спальней, в её углу всегда навалена куча одеял, в которых приятно зарыться и заснуть. Не Музану, конечно.

      Великий демон подходит к своему дому, глубоко вдыхая аромат растущих во дворе глициний, что не приносят ему никакого вреда.

      — Ты не можешь без меня, — на пороге его уже ждут.

      Кибуцуджи Музан ненавидит признавать свои слабости, всегда стремясь избавиться от них, стать идеальным.

      — Не могу, — покорно выдыхает он.

      На него смотрят по-доброму насмешливо, улыбаясь спокойно, мирно, без высокомерия и агрессии. Единственное существо во всём мире, которое может себе это позволить без риска быть убитым. Это страшит. Демон не должен иметь слабостей. Кибуцуджи Музан боится, что однажды это убьёт его. Он думает, что делает нечто непоправимое — позволяет нитям привязанности опутать свой тёмное сердце. Старается изничтожить мысль, что стоит этому голосу попросить, позвать, и он добровольно выйдет под лучи палящего солнца, сгорая от собственных глупых чувств, которые не имеют полномочий существовать в разуме высшей формы жизни.

      — Я скучала, мне было плохо без тебя, — в голосе тоска не человеческая — звериная.

      И глаза такие же, без капли того живого тепла, что свойственно людям. Голубая радужка, как и сердце, холодная и пугающая. Светлый оттенок, вроде бы, должен делать взгляд мягче, но на деле слишком равнодушный, почти мёртвый, словно смерть взирает, собираясь забрать душу. Тонкий зрачок делит чёрной бездной два осколка вечного льда, отнимая последние крохи человечности. Собственничество твердит, так и должно быть, это означает полную принадлежность этих невероятных глаз ему, Музану. Разум же помнит те её мгновения перед смертью, словно они всё ещё длятся, отчаянно-печально шепча, что нет, округлые человеческие зрачки лучше, они не тонкая грань бездны, они водоворот тьмы, уходящий в глубины океана. Но всё же признаёт, что то лишь малая цена за возможность сохранить чистое спокойное море в веках.

      Мягкая улыбка слишком контрастирует с холодными глазами. Живая, тёплая, впитавшая в себя свет солнца, которое так давно не видит Музан. Она касается не только губ, но и всего лица: разглаживает недовольную морщинку меж тонких бровей, прикрывает веки, делая прозрачный лёд чуть теплее, поднимает уголки глаз, заставляет их улыбаться, смягчает контуры, заставляя желать дотронуться до нежных щёк. Фальшь никогда не затрагивает обманчиво спокойные голубые воды, искренность изменяет их, отваживает от желаниях затянуть в свою глубину, утащить и утопить, никогда не отпускать из холодных склизких объятий благословенной возлюбленной смерти. Это знание перехватывает ненужное демону дыхание. Музан чувствует, как оно затягивает на шее ошейник привязанности, и злится, злится, злится от того, что с радостью позволяет это.

      Эта улыбка может соврать, глаза — нет. Лгущая доброта, вера в которую лишает жизни. Сколько смертей провожала эта мягкая искренность? Больше, чем лет, в течение которых существует первый демон. Святая улыбка демонического отродья сопровождает острый клинок, рубящий головы мужчинам и женщинам, сёстрам и братьям, жёнам и куртизанкам, матерям и мачехам, верным и предающим, старикам и детям. Как можете вы не замечать жестокую тьму под маской добродушия, глупые люди? В своих судьбах вы сами виноваты, не стоит обманываться ласковыми речами, исходящими из лживого рта. Кибуцуджи Музан видит, и не раз, как с этой же мягкой улыбкой на лице палача, летят головы преступивших черту человеческой морали и невиновных. А ещё замечает, что ложная и искренняя улыбки пусть и похожи, но совершенно разные. Лишь одна из них изменяет море, касается равнодушного холода в глазах.

      — Я знаю, что ты всегда вернёшься, но это не отменяет того, что мне плохо без тебя, — она стоит в тени, но Музан всё равно видит промелькнувшую на её лице обиду за то, что её бросили.

      Шаг вперёд. Женская, хотя нет, скорее девичья, фигура выходит за двери сёдзи. Серебряный свет луны запутывается, играясь, в белоснежные волосы, не забывая осветить нежную бледную кожу, которая при звёздах в ночи становиться совсем призрачной, нереальной. Даже идеально белая ткань кимоно кажется вызывающе яркой по сравнению с телом хозяйки. И лишь глаза всё так же в холодности могут соперничать с лунным светом. Серебряный колокольчик, вплетённый в тонкую боковую косичку, поблёскивает на тусклом, в сравнении с дневным, светом и позванивает при каждом дуновении ветра и лёгком шаге.

Словно в нерешительности она медленно идёт дальше. В её плавных движениях ни намёка на угрозу, но верная самоцветная катана всегда висит на поясе и в считанные мгновения может оказаться в шее неосторожного противника, в котором хватит дурости и самоуверенности наброситься на одного из сильнейших демонов. «Как скоро этот клинок окажется в моей шее?», — думает Музан, понимая, что никогда. Ведь её верность едва не такая же легенда как и невероятная сила.

      — От тебя отвратительно пахнет другими людьми, — морщится она, подходя почти вплотную.

      На изящных ногах отсутствуют привычные таби, равняющие их в росте, потому холодному океану приходится смотреть снизу вверх. Спокойные, но смертоносные воды затягивают, обещая самое милосердное, что могут только предложить — быструю смерть. Это по-извращёному прекрасно. Наверное, это можно считать эталоном демонический красоты. Таким же, как чужая кровь на едва менее бледных, чем белоснежная кожа, губах, что сейчас своей улыбкой дарят свет и тепло прогнившей изнутри душе Музана.

      — От тебя пахнет ребёнком и женщиной! — ненависть искривляет прекрасные черты лица, преображает улыбку в оскал; этого прародитель демонов не видит, ведь она прижата к его телу в объятии, но догадывается об этом.

      Кибуцуджи Музан знает, что завтра все соседи будут говорить о ужасной смерти молодой семьи. Их тела будут найдены разорванными посреди дома. Не пощадят даже маленького ребёнка. Это даже не ревность, это ненависть к тем, кто посмел забрать чужую драгоценность, относясь к ней, как к обычному камню под ногами. У Музана замирает что-то внутри, когда он представляет, как в этих бездонных глазах отражается угасание чужих жизней, выражаясь в алых кривых линиях, рассекающих смертельную синеву. Страшнейший враг всего человечества почти завидует, что жертвам позволено лицезреть эту прекрасную в своём ужасе картину в последние секунды своего жалкого существования.

      — Только не оставляй улик, — Музан наклоняется, целует в висок и шепчет в самое ухо.

      — Ты сомневаешься во мне? — она поднимает голову и усмехается лукаво; Музан не сдерживается и проходит, иногда случайно царапая когтями, подушечками пальцев по этим тонким, но мягким губам.

      — Нет, я даже уверен, что ты уже подумала идеальную историю без зацепок, скрывающую истинную суть, для полиции, — лёд в бескрайнем море оттаивает, ненависть заглушается мягким голосом господина, нехотя уходя в глубины разума, оставляя лишь свои невидимые многим осколки в глубине синевы глаз.

      — Хочешь, я поделюсь с тобой их плотью? — отвратительное по своей сути веселье слышится в её голосе, добавляя заигрывающие мурлыкающие нотки.

      — Из твоих рук, — так страшно, что ради этих глаз и губ, ради этого голоса, Музан готов закончить фразу словами «всё, что угодно».

      — Из моих рук, — даже если догадывается, решает промолчать и лишь утвердительно повторяет последнее сказанное.

      Повисает тишина, действия замирают, словно актёры театра забыли сценарий, застыв посреди акта. Хочется добавить, что безмолвие разрушает только взволнованное биение сердец, но у них оно не сбивается с ритма уже много веков. Да и вообще, для демонов этот стук совершенно бесполезен, но создаёт иллюзию жизни. Фальшивой и гнилой, но всё же. Собственная сила заставляет кровь циркулировать по организму. Странная игра в человека. Но людская суть подразумевает под собой ещё и наличие эмоций. Эта извращённая игра приводит к неожиданному результату. Она прочными узами окутывает Кибуцуджи Музана, взымая свою плату привязаностью. Возможно, ей стоит бы найти другую пару, связав их мизинцы красной нитью судьбы, тогда у человечества появится шанс на светлое будущее, где демоны перестанут убивать невинных. Однако, кажется, боги не хотят спасения мира людского, иначе почему именно она?

      Пальцы Музана, не совсем без его ведома, зарываются в белые волосы, лаская аккуратно, стараясь не задеть когтями кожу, не желая причинять боли. Рука прародителя демонов дёргает небрежно завязанную голубую ленту. Длинные пряди рассыпаются по спине и плечам, сопровождаясь звоном колокольчика. Ладонь проходит по шёлку волос. Их хозяйка тянется ближе в бессознательном желании ласки. Музан не отказывает, словно поощряя тщательный уход за волосами, что ему так нравятся.

      — Зачем ты помог той солнечной девчонке? Умерла бы — проблем бы не прибавилось, — вопрос звучит приглушённо из-за одежды, в которую она вновь уткнулась.

      Музан чувствует растёкшееся нежностью по внутренностям умиление. Она так похожа на маленького беспомощного котёнка, которого только что подобрали на улице, и теперь пушистый комочек жмётся к груди спасителя, пытаясь спрятаться от жестокого мира и найти хоть чуточку спасительного тепла. Что самое забавное, у неё получается. Великий и ужасный прародитель демонов выворачивает своё гнилое нутро в поисках крох едва тлеющих светлых чувств, чтобы после преподнести ей в запятнаных кровью руках. В ответ он получает хрупкую нежность, что обычно надёжно скрыта в глубинах ненависти, которая охраняет доброе сердце от посягательств чужих алчных рук.

      — Всё ещё защищаешь его наследие? — не дождавшись ответа, спрашивает вновь, подняв голову.

      Музан рычит, словно дикий хищник, на эти слова. Его рука застывает в белых волосах, сжимает нервно, от злости. Почти вырывает клок, а она молчит, смотрит выжидающе, печально. Пальцы разжимаются. Музан опускает руки, отворачивается, смотря на водную гладь домашнего пруда, где плавают нежно-розовые лепестки цветущей сакуры. Весна прекрасна. В удачное время он навещает свой дом, в котором всегда красиво. Музан криво усмехается, вспоминая аллегорию этого внутреннего сада. Вечно цветущие глицинии будто демоны, окружившие прекрасную, но недолговечную, словно людские жизни, сакуру. У хозяйки этого места довольно специфичное чувство юмора. Рассадить по участку дома демона глицинии, что являются ядом для дьявольских отродий, и заваривать из них чай, показывая своё превосходство и, иногда, запутывая забрёдших охотников.

      — Я помог по той же причине, по которой ты спасла охотницу на демонов и поселила в нашем доме, — по прихоти. Я всего лишь захотел сделать из девчонки свою прислужницу. Было бы жаль, если бы такая способная девочка умерла от рук глупых людишек, желающих угодить мне и стать демонами.

Кибуцуджи Музан такой лжец. Он врёт всем. В первую очередь — себе. Он ненавидит свои слабости, всячески отрицая все кроме сжигающего солнца. Музан не признаёт даже в мыслях, что не смог бросить умирающую девушку, которая своими поступками, своей безраздельной и отважной защитой так напоминает одного восхитительного человека из прошлого. Спасение… Что же, девчонка и впрямь спасается не только от смерти, но и от проклятия демонического рода — желания отведать человеческую плоть, а также и от самого Музана. Если не кровью, то душой эти два добродетельных упрямца точно связаны.

      — Ой ли? Ладно, сделаю вид, что поверила. А моя охотница внешне похожа на него, вот я и спасла её, ничего особенного, — она подходит ближе, становиться чуть позади левого плеча, опускает взгляд в воду, на отражение алых с вертикальным зрачком глаз Музана.

      Два демона стоят на краю пруда, лунный свет серебрит их кожу. С каждой секундой, проведённой вместе, тьма их сердец становится чуточку светлее.

      — Удивился, увидев мальчишку с серьгами? — казалось бы, невинно интересуется она, но синие глаза вновь поддёргиваются корочкой льда.

      — Не думал, что его ребёнок выжил, — отстранённо подмечает Музан.

      — Я тоже, но, видимо, он отдал наследника в приёмную семью, чтобы ты его не нашёл, оставив лишь серьги, — пожимает плечами.

      Музан смотрит на отражение луны в воде и неожиданно вспоминает, как наблюдал за тренировкой одного неугомонного беловолосого демона, который обучался у человека техникам дыхания охотников. Конечно, ничего не получилось, но на основе полученных знаний создалось нечто особенное. Необыкновенное. Особенный демонический стиль дыхания, почти полностью противоположный человеческому, а потому с возможностью использования только демонами. Прекрасный и завораживающий Стиль Льда.

      — Та катана обошлась мне в кругленькую сумму, — внезапно сказал Музан.

      — Опять мысли читаешь? — на миг в воде отразилось обиженное девичье лицо. — Зато катана, — гладит белоснежную рукоять клинка, — до сих пор служит мне верой и правдой, не теряя утончённую красоту, — на мгновение достаёт катану наполовину, словно в подтверждение своих слов, а после загоняет обратно в расписные ножны.

      — Я и не спорю. Ты заслужила, — из уст Музана это считалось полноценной похволой.

      Они замолкают. Откровенная сегодня ночь. Вскрывающая маски, можно сказать. И неловкая. Тяжело открывать чувства, которые веками надёжно сокрыты в родной тьме, что всегда готова предоставить свою защиту.

      — Мицуки, — произнесённое впервые за долгое время Музаном имя разрезает тишину осколками прошлого и настоящего.

      — Да? — она поворачивает голову, смотря в глубины алых глаз.

      — В чём мы ошиблись? — Музан спрашивает тихо, с каким-то отчаянием, смотрит на входную гладь печальным взором; так он может себя вести лишь с ней.

      — Ошиблись не мы, а мир, что нас создал, — Мицуки отвечает спокойно, равнодушно, она права, но их ошибки это не отменяет.

      Музан усмехается. Выходит кривовато. Мицуки снимает катану с пояса, садиться на траву у пруда, кладёт оружие рядом и приглашающе тянет руку вверх. Музан принимает приглашение и присаживается так близко, что их руки почти соприкасаются. Она кладёт голову на чужое плечо. Мицуки особенная, её нельзя контролировать, но Музану она частично поддаётся. Позволяет иногда читать мысли, всегда знать, где находится. Мицуки обещает себе, когда-нибудь рассказать, почему Музан никогда не спасётся от солнца с помощью голубой паучьей лилии. Потому, что сам уничтожил свой шанс. Потому, что голубая паучья лилия не растение, а человек. И сердце его может превратить в демона, спасти нечисть от солнца. Когда-нибудь Мицуки объяснит, что означает голубой цветок, опутавший её левую ключицу. Когда-нибудь Музан узнает, что лилия, которую он ищет, теряет свои силы при собственном превращении в демона. Когда-нибудь Мицуки расскажет, что она последняя голубая паучья лилия, но демоническая кровь уничтожила её наследие, которое позволило уйти из-под контроля.

      Когда-нибудь… Всё обратится в прах.