Пэйринг и персонажи:

Описание:

------------------------------------------------------------

Пух от одуванчика забился в нос, заставив громко чихнуть да так, что Зеницу от усердия повалился вперёд, прямиком в нагретую солнцем, колкую траву.

— Идиот, — бросил беззлобно Кайгаку и махнул рукой. — Поднимайся, нам ещё вернуться к обеду надо, а то дед ремнём отходит.

Воспоминания пробежали мурашками по спине. Яркие, болезненные, пускай и редкие, но они всё равно казались Зеницу сейчас самой страшной карой. Пары раз хватило, чтобы запомнить и испугаться на целую жизнь вперёд, потому и конфеты втихую не брал из серванта, и крапиву у соседского участка палкой не бил, и не кричал истошно с утра пораньше, словом, вёл себя подобающе правильно, что особенно было заметно на фоне извечно непослушного Кайгаку. Тот воровал как у своих, так и у чужих, ругался, носился, сбивая коленки о землю и лицо о ветки, кидался камнями в бродячих собак и, самое обидное, шпынял Зеницу. Возможно, потому, что у них разница в возрасте в по-детски бесконечный год, или потому, что Агацума плакался по любому мало-мальски плохому поводу. Впрочем, какая разница? Силы подзатыльников и щедрых пинков это не умаляло.

Но даже так, несправедливо гоняя двоюродного брата, Кайгаку не переставал таскать его за собой хвостиком. Лучше терпеть плаксу и труса, чем позорно проводить каникулы в одиночестве, слоняясь без дела по заросшей округе.

— Пойдём наберём червей.

— Ну зачем? Они же… проти-и-ивные! Ну, не надо! Пошли домой, а?

— Как же ты достал! Своё лицо-то хоть видел? Сам противный. И придурок.

Зеницу поджал губы, пухлые, обветренные и чуть подрагивающие от обиды, и послушно побрёл следом, шаркая тапками по дороге, отчего в воздух вздымались тучи пыли — изголодавшейся по дождю грязи. Копаться в земле он не любил всей своей чуткой натурой, предпочитая сидеть дома и читать книжки или на худой конец отдыхать в тени соседской яблони, вдыхая сладкий переспелый аромат. На солнце ему появляться было жутко стыдно. По всему телу вылезали некрасивые бесформенные веснушки, больше похожие на засахаренные капли карамели, а волосы выгорали почти добела. К слову, Кайгаку от природы был тёмным и смуглым, ему загар шёл, оттого дед порой часами не мог найти вредного внука, чтобы погнать домой, потому что тот опять развалился на залитой светом рубероидной крыше.

Задумавшись, Зеницу посмотрел на голые предплечья и с горьким вздохом признал, что веснушки у него появятся уже к утру.

— Ой, не вздыхай! — как по команде огрызнулся на него Кайгаку. — Почти пришли уже.

— Угу.

— Вон, кстати, нам в те кусты.

«Те кусты» стояли на обочине просёлочной дороги неприступной стеной из цепких зарослей, переливаясь на солнце сочной охапкой листьев. Как им через них пролезть — это интересный вопрос, на который Зеницу, честное слово, знать ответ не хотел, но Кайгаку уже тащил его на буксире, держа крепко за руку.

— Да не ссы ты, придурок. Пролезем.

— А-а что там? З-за кустами?

— Увидишь.

— Ну, не надо! Пожалуйста! Я не хочу!

— А ну цыц! Пошли, я сказал.

И они пошли. Полезли, несмотря на жалобные всхлипы Зеницу, натыкаясь на острые концы веток и шипя от каждой новой царапины. Полезли, потому что так захотел Кайгаку — неугомонный и проблемный подросток, отчаянно ищущий себе то ли приключения, то ли проблемы на остывающий остаток лета, подгоняемый степенно разливающейся в воздухе сладостью гнилых яблок, первым осенним вестником. Скука убивала, а ощущение утекающего сквозь пальцы времени портило настроение на весь день. Ему казалось, что надо спешить, иначе не успеешь урвать положенное, не насладишься ерундовыми прогулками, не застанешь раков на берегу реки, словно те, почуяв уходящий август, тут же спрячутся.

Кайгаку спешил.

Зеницу не мог понять, куда и зачем, потому как не отличался привычкой любопытствовать лишний раз, чтобы не получить затрещину. Меньше знаешь — крепче спишь. Меньше болтаешь — меньше получаешь. Хотя иногда хватало одного только неловкого взгляда или неосторожного толчка по чистой случайности, как ему тут же прилетал подзатыльник. «Не беси меня».

Поэтому, пробираясь через «те кусты» (которые теперь стали вполне «этими») и терпя жгучие раны, он молчал. Лимит травм как душевных, так и моральных был на сегодня исчерпан, а хватить лишка не хотелось.

И вдруг земля ушла у них из-под ног.

Они машинально вцепились друг в друга, покатившись кубарем по крутому склону. В бока больно впивались твёрдые выступы и камни, торчащие коряги, будто оголодавшие звери, рассекали нежную кожу, пыль забивалась в глаза и рот. Когда падение закончилось, Зеницу ещё лежал на спине с несколько мгновений, думая, что он умер, и как назло яркий свет щекотал израненное лицо.

«Лучше бы я умер. Чтобы Кайгаку потом за нас обоих досталось. Дед же нас теперь убьёт, если увидит…»

— Эй, ты спишь что ли?

А вот Кайгаку и мысли не допускал, что очередная его глупая выходка могла плохо закончиться для брата, потому не торопился помочь ему подняться, стоя в шаге от него.

— Нет, — плаксиво ответил Зеницу. — Я мёртв. Оставь цветы и уходи.

Сил строить из себя пай-мальчика не было, поэтому, когда Кайгаку только открыл рот, чтобы высказать какую-нибудь гадость, Агацума самым сумасбродным способом решил того заткнуть — пнул под коленку.

— Ахтыжблять!

Захлебывающаяся речь чуть потешила самолюбие, но стоило отхлынуть адреналину, как на место вернулся старый, добрый и такой привычный страх.

«Теперь я точно умру. Он меня просто-напросто сейчас пришибёт».

Но Кайгаку не пришиб, нет. Он упал прямо на расхристанного на земле Зеницу, упершись руками по обе стороны от его лица, навис над ним и теперь прожигал его тёмным, будто бы заиндевевшим взглядом.

— Ты чего? Не л-лежи на мне, я задохнусь! И… и деда тогда тебя точно выпорет!

Ответной реакции не последовало, лишь лицо обдало кипятком смущения от столь пристального внимания.

Он смотрел на него. Жадно, словно ощупывая каждую черточку, беззастенчиво и до неприличия долго. Казалось, что солнце успело сместиться ближе к горизонту прежде, чем Кайгаку отмер, моргнул, затем ещё раз моргнул для уверенности, что ему ничего из этого не приснилось, и, нахмурив густые чёрные брови, хрипло выдал:

— У тебя веснушки вылезли.

— К-как?! Уже?! — из-за нахлынувшей паники голос сорвался чуть ли не на писк. Зеницу подумал, что его за это ударят, в этот раз прям точно, но Кайгаку не ударил.

Он резко, будто бы ныряя в воду, подался вперёд и прижался к нему горячими губами.

Поцелуй вышел грубым и неумелым, с привкусом яблок и дорожной пыли на зубах, с неприятным зудом от царапин по всему телу (Зеницу как раз думал, как бы потактичнее почесать правую лодыжку) и запахом тины.

Оказывается, в трех метрах от них простиралось огромное озеро, которое, судя по всему, хотел показать ему Кайгаку.

И в озере в тот день они так и не искупались и даже нагоняй от деда не получили, потому что Кайгаку утащил Зеницу с собой на крышу и долго-долго целовал, отмечая с показным неудовольствием каждую новую веснушку.

— Здесь тоже, — говорил он, тыкаясь лицом сперва в шею, затем в правое плечо, а потом прямо под левую лопатку.

— Мне щ-щекотно, может, не надо?

Здравая мысль «мы же всё-таки братья» нервно трепетала в голове.

— Да не ссы ты.

— Не буду.

— Ну вот и заткнись.

Они спешно старались урвать побольше, чувствуя, как быстро сгорают последние две недели лета. Увидеться им можно было лишь на следующих каникулах.

Уже на зимних.