Пэйринг и персонажи:

Описание:

------------------------------------------------------------

Шинобу редко позволяла себе сменить улыбку на нечто настоящее. Закрыв себе доступ к кислороду, к свободе своих истинных чувств, она навеки обрекла себя на одну судьбу: быть куклой, что так любила ее сестра. Быть наследницей своей сестры.
Кто знает, не переняла ли она еще какие черты от Канаэ — может быть, и забота о других является всего лишь духом погибшей. Она отбрасывала эти мысли каждый раз, когда в ее комнату кто-то заходил. Вдруг кто-то окажется слишком внимательным, — чувствительным, — и раскроет все карты.
Даже те, которые спрятаны в рукаве слишком давно.

Мицури временами любила врываться в поместье: да так, что девочки потом не могли приступить к работе битый час. Носились, игрались — кому позволяла совесть да свобода души. Смех, смех, смех. Тихий, приглушенный звонкий. Топот ног и быстрый бег, вскрики да молчание. Стоило волноваться — штиль. Бабочка прекрасно знала, что происходит за порогом и не видела никакого смысла прерывать столь редкий залп эмоций: пусть дети почувствуют себя таковыми хоть иногда.
Она-то уже ничего не сможет ощутить.

— Шинобу-сан! — голос звонкий, громкий, до раздражения искренний, — Шинобу-сан, я недавно заказывала некоторые книги… ой, я не мешаю? Вдруг ты занята, но я просто спросить.

— Если бы ты мешала, Канроджи-сан, то уже бы поняла это, — Кочо лишь поворачивает голову. Кисть в руках замирает в одном положении, даром что успела опустить в чернильницу кончик — кляксы на отчетах считаются грехом похуже породившей их невнимательности, — что случилось? Что-то с поставками? Ты знаешь, этим занимаются другие люди.

— А, нет, все посылки дошли вовремя! Просто они, наверное, немного перепутали их… Я хотела заказать одну штуку с рецептами, но мне пришло другое. Я подумала, мне это особо без надобности, Игуро-сан тоже такое не читал, так что…

— Скажи прямо, ты хочешь отдать мне ошибочную поставку?

— Я хочу подарить тебе книгу! — Мицури слабо надулась, нахмурилась и можно было бы добавить множество на-, если бы не переключение внимания охотницы на сам предмет разговора. Достав из сумки небольшую книгу, она с торжественным видом протянула ту Шинобу.

Пришлось повернуться. Пришлось снова улыбнуться, выдохнуть и прийти в себя. Раз за разом это давалось все труднее, будто кто-то перехватывает контроль.

— Мифология? Я обычно такое не читаю, но сделаю исключение. Спасибо большое, Канроджи-сан. Займусь, когда будет больше свободного времени.

***
Шинобу смотрит в зеркало и с трудом сдерживается, чтобы не разбить его. Осколки, ей кажется, неплохо отвлекут ее от пустоты, боль заставит вспомнить, кто она. Все звания перечисляет про себя бесконечным списком: глава поместья бабочки, столп насекомого, Шинобу, Кочо, Шинобу Кочо, истребительница демонов. Все смешивается в безобразную кашу, когда она видит свое лицо.
Улыбка сестры, глаза матери, волосы отца.
Руки давно не видны из-под крови, дыхание не свое — когда-то созданное, быть может, за столетия до.
Мысли старается привить, отвратительное [зато свое] тело хочется переделать, сделать по-настоящему чужим — все мешается со злостью: искренней, настоящей, совершенно родной.

Слабость и грех: то, что действительно принадлежит Шинобу.
Все, что есть в ней хорошего: кажется до тошноты чужеродным.

Наваждение сменяется тяжелой пустотой где-то в груди: будто все за секунду сгорело в разыгравшемся пламени, не оставив в утешение даже пепла. Болит, не понятно от чего, ноет и тянет — может, старые раны открылись? Не должны были. Нечему.
Шинобу глотает воздух до ужаса отчаянно: она не думала проклинать кого-то.
Себя? Возможно.
То, что она считала действительно собой? Да.
Весь чертов мир, сшивший ее по древнейшим лекалам из разрозненных частей давно мертвого? Определенно.

— Шинобу-сан!

Она мигом возвращает себе улыбку, вытирает лицо, — зря, — и выпрямляется. Секунда до, секунда после — все равно ничего не увидит.

— Да, Канроджи-сан? Прости, я была немного занята.

***
— И как тебе? Понравилось?
Мицури любила наведываться к ней. Слишком часто, чтобы это не начинало вызывать некоторые вопросы, но все старались держать их при себе: злить ни одну из девушек не было безопасно.
Кочо попыталась сделать вид, будто вопроса не было вовсе: улыбнулась, чуть наклонила голову и внимательно посмотрела на нее. Нет, не получилось. Интерес на чужом лице не угас, любопытство обманом вряд ли выйдет утолить — почувствует.

[иногда ей невероятно хотелось знать, каково это: не притворяться, улыбаться по желанию и быть не “кем-то”]

— Да, я прочитала немного. У древних греков были весьма занимательные мысли об устройстве мира. И монстров они придумывали воистину необычных.

— Монстры? Я больше читала о богах, из начала почти ничего и не помню.

— Не волнуйся, я могу пересказать тебе потом.

Ей стыдно признаваться, что истории о богах вызвали у нее только недоумение и отторжение. Похождения олимпийцев заставляли то и дело отстраняться от книги, чтобы проветриться, древние герои вызывали то ли жалость, то ли сочувствие: лишенные выбора, гонимые, полностью подчиненные собственному предназначению.
Удивительные в своей низости.
Монстры запомнились ей лучше. Монстр. Весьма конкретный. Ей казалось, будто в безобразном уродстве порождения Ехидны есть что-то знакомое, притягательно-судьбоносное.

“Наверное, потому что напоминает демонов”, — думалось ей. Отмахивалась, стремилась побыстрее закрыть книгу, чтобы глаза не мозолило. Кочо видела опасное, хищное чудовище, желающее только разорвать богов на части. Сшитое из совершенно чуждых друг другу ошметков когда-то живого, страдающее [не ясно наверняка] от несоответствий плоти и души. Была ли она у вообще? Или столь бесчеловечное слияние стерло все? Чем больше она думала об этом, тем сильнее боялась посмотреть в зеркало.

Не хотелось познать истинную сущность
химеры.