Пэйринг и персонажи:

Описание:

------------------------------------------------------------

Они заняли открытую веранду в летнем домике Кочо, где весенний редкий ветерок обдувает девичьи щёки, не позволяя ей закипеть, как фамильный и старый чайник.

Её руки ощущаются такими крохотными и хрупкими, что Химеджима внимательно следит за собственной силой, чтобы случайно не сломать. Канаэ водит мягкими подушечками пальцев по глубоким линиям и узорам, по шершавой от работы кожи и расслабленно выдыхает. Ей недостаточно одной ладони, чтобы обхватить руку полностью, но сейчас она будто изучает мужчину по-новому, гладит и прячет глаза, ровно и тихо дыша.

За линией, что вычерчивает аккуратный палец, медленно следует вектор ощутимого тепла, какой-то невидимый никому след, что оставляет после себя только ощущения, жар, тепло. Химеджима молчит, смотря невидящим взглядом над самой макушкой, и позволяет девушке себя изучать, не двигаясь.

И он бы не двигался дальше, расслабленный приятной тишью, если бы Канаэ не подняла грубую руку к своему лицу. Мужчина касается затвердевшими костяшками мягких и жарких щёк, озадаченно сводит брови к переносице до глубоких складок на лбу, и опускает подбородок, чтобы создалось ощущение, будто он смотрит на девушку.

— Вы можете потрогать. Запомнить.

Она звучит так сдавленно и сипло, что, он уверен, сейчас эта девушка пылает хуже неконтролируемого пламени.

Гёмей поднимает и другую ладонь, обе прижимая к пунцовым, словно спелая летняя ягода, щекам. Её лицо полностью помещается в этих руках и маленькие ямочки на них говорят ему, что она улыбается. Эти морщинки, растянувшийся в нежной улыбке рот. Гёмей склоняется ещё ниже, обдавая губы дыханием, но не целует, выводя подушечкой большого пальца слабый путь к бровям. Он приглаживает их как-то любовно-нежно, касается этой тонкой кожи закрытых век, касается ровного носа, этих крылышек, хрипло и низко хохотнув, и мягко задевает чужой нос своим в ещё одном близком жесте, слабо сминая мягкую кожу щёк грубыми пальцами. Горят. Горят так сильно, что волны жара отправляются к самому сердцу, сжимая его в своих крепких тисках.

— Какого цвета у тебя глаза, Канаэ?

— Бледнее самой яркой сирени, — глухо шепчет девушка, неотрывно смотря в любимое лицо.

— Которой приятно касаться пальцами, не срывая эти маленькие лепестки. Будто обдаёт приятным холодом, — заканчивает мужчина и чуть отстраняется, оставляя новый след на линии челюсти Кочо к подбородку, повторяя острую черту.

Она тихо смеётся, вся красная, и кивает, не зная, куда деть собственные руки от разрастающегося жара за грудной клеткой. Только и может, что держать Гёмея за запястье своими тонкими и длинными пальцами, словно боится, что в следующую секунду он испарится, уйдёт, никогда не вернётся.

Но чистый смех заглушается, когда Гёмей робко касается губ. Аккуратных, маленьких, сухих, пульсирующих от желания поцеловать бесконечно израненные пальцы. Девушка невольно замирает, почти не дыша, и весь её взгляд этой бледной сирени прикован к беспристрастному и одновременно озадаченному лицу. У него едва заметно дрожат белёсые и невидящие зрачки. Такое не замечается сразу.

Канаэ сдержаться не может. Крепче обхватывает запястье двумя руками, поворачивает медленно голову и целует мужчину в центр ладони, проходится будто лепестками той самой сирени или насыщенно-красной розой, оставляя на грубой поверхности горящие следы. Ещё. Больше.

— Пожалуйста, — хрипло просит девушка, сжимая мужскую ладонь в своей слишком крепко, — запомните это, Химеджима-сан.

Тёплую ладонь легко протолкнуть между рукой и талией девушки, прижать к пояснице, а Канаэ – к себе ближе одним коротким движением. Она, не выпуская ладони, порозовевшим ухом прижимается к широкой груди, вслушиваясь в этот ровный стук сердца. Кажется, будто его ничем не собьёшь. Канаэ опускает дрожащие ресницы, задирая голову, и ладонью тянется к грубым скулам, оставляя на обдающих ветром щеках своё тепло. Этот ветер, тёплый и приятный, волнует жестковатые волосы Гёмея, у висках немного щекочет пальцы Канаэ и она упирается собственными коленями в деревянное покрытые, приподнимается, и мягко поддевает нос Химеджимы своим, шумно дыша.

На вкус губы Канаэ такие же сладкие, как и мягкий голос по утрам, ещё сонный. Такие же сладкие, как рисовые шарики, как поцелуй лучей солнца, как тёплый чай, ею приготовленный. Она жаркая, она мягкая, она тёплая и родная, совсем робкая.

Но дальше они не заходят.

Она отстраняется медленно, держа пальцы на загривке. Её ресницы слабо щекочут щеку, когда девушка тесно вжимается лицом. Гёмей ощущает её губы на челюсти, всё ещё сухие, сжимает крепче ткань лёгкой блузы на спине и задирает голову к небу, которое никогда не сможет увидеть.

— Я запомнил, Канаэ, — обещает он глухо, оттираясь носом в месте за ухом девушки, — я запомнил твоё лицо.