Пэйринг и персонажи:

Описание:

------------------------------------------------------------

      Санеми, конечно, подозревал: не от скуки единой Канроджи вертится возле него второй день подряд. Не заметить её заинтересованные взгляды, милые улыбочки, тихие смешки в кулачок и эти постоянные «Санеми-сан, то», «Санеми-сан, это», приводившие к Канаэ, он не мог. Будда свидетель, к середине второго дня даже начал подозревать подвох, однако додумался слишком поздно.

      На высоте ста пятнадцати метров от земли в густых чаорито-кобальтовых сумерках. А оказался он тут по милости одной дамочки, попросившей в очереди с Канаэ-чан постоять, пока она сбегает в женскую уборную. Мол, чтобы той одиноко не было.

      — Разве не красота, Санеми-кун? Такой вид, просто дух захватывает… — в голосе Канаэ звенит неподдельный восторг. Она держится руками за поручни кабинки и глядит на раскинувшийся за прозрачными стёклами город. — Как будто в первый раз смотрю, ей-богу!

      Санеми косится на неё почти с отчаянием и завистью. Он тоже держится за перила в другом углу, только вот любоваться Токио ему совсем не хочется: обед собирается на живописную прогулку, у него жутко кружится голова, а ноги — словно ватные. Шинадзугава усилием воли и накачанных мускулов стоит максимально вертикально, сжимает веки и что-то сдавленно угукает в ответ на восхищения Канаэ.

      Колесо снова начинает двигаться, и его мутит пуще прежнего. Темнота вокруг покачивается, он практически дезориентирован и от бессилия начинает лихорадочно цитировать про себя статьи уголовного кодекса, надеясь отвлечь мозг от желания вывернуть желудок наизнанку.

      — Вот смотришь на мир с высоты птичьего полёта, и все проблемы становятся такими незначительными, — звучит рядом мелодичный, мечтательный голос Канаэ, которая продолжает обозревать сумасшедшие виды. Санеми не сомневается: конечно, там красиво от зажигающейся иллюминации и глухих вечерних тонов. Однако на это с равным успехом можно лицезреть с земли или в телевизоре. — Весь день бы тут каталась: смотришь на город, пьёшь кофе, читаешь книгу, а время словно останавливается. Санеми-кун, иди сюда! Здесь вид ещё лучше, чем у тебя!

      «В зависимости от характера и степени общественной опасности деяния подразделяются на, — во рту просто бассейн из слюны, и Санеми сглатывает, кроме кодекса вспоминая теперь и дыхательные гимнастики от Канроджи. Ну да, послала сюда, зато снарядила по случаю, ведь без неё он никак не разберётся в собственной личной жизни, — преступления небольшой тяжести, преступления средней тяжести, тяжкие преступления и особо тяжкие преступления. Чудовище».

      Причина беды проста. У Санеми самая что ни на есть реальная акрофобия, а теперь к ней и клаустрофобия прибавится, как пить дать. Однако позориться перед Канаэ, сползая по стенке, выше его гордости. Санеми — офицер полиции! Стоит на страже закона, в таких задницах бывал, что не передать словами, а тут какое-то долбаное колесо! Высотой сто пятнадцать метров, и отсюда до неба остаётся самая малость.

      Пора признать: треклятое упрямство на пару с принципом «слабости разглашаю конфиденциально» вышло ему боком. Спасибо, Мицури. От души.

      Санеми, усилием воли открывая глаза — за спиной раздаётся глухой стук толстых каблуков, — сверлит напряжённым взглядом расписное небо с отсветами городских огней, молниеносно перескакивая с преступлений на наказания. Хочется конвульсивно стиснуть ладонью рот, а ещё лучше — позорно сжаться на полу, прижавшись к стенке. И взвыть, чтобы все пассажиры «Дайкаранши» слышали.

      Когда же закончится эта форменная пытка?..

      — Санеми-кун, у тебя всё в порядке?

      Ну ещё бы. От счастья аж сдохнуть хочется.

      Канаэ хватается за поручни рядом с ним, заглядывая в лицо лучистыми фиалковыми глазами. Она безумно красивая сегодня — Шинадзугава весь день взгляд оторвать не может. Изящная походка, блестящие чёрные волосы, колеблющиеся на ветру, нежные заколки-бабочки — душа поёт от каждой мелкой детали её образа, а когда длинная юбка раздуваясь, вскользь касается его ноги, последние мечты Санеми становятся явью.

      Ибо он определённо не мог помыслить о свидании на колесе обозрения высотой сто пятнадцать, мать вашу, метров.

      — Лучше... всех, — выдавливаемые поштучно слова звучат, к счастью, не слишком бесцветно. Сейчас его только ведёт, и Санеми старается дышать животом, медленно считая до ста. Улыбка получается кривая, однако её наличие — уже достижение. Сухожия на кистях дрожат от напряжения.

      — Да ты весь белый! — изумлённо восклицает Канаэ, бросая взгляд на его нервические дёргающиеся руки. Потом снова пристально всматривается в лицо и вдруг наклоняется, хватая за запястье тёплыми пальцами. Сердце камнем летит под диафрагму. —Боги, пульс зашкаливает! У тебя что, давление? Голова кружится?

      Она с неожиданной силой хватает его за плечо и локоть, крепко сжимает и хмурится. Санеми отчаянно пытается соврать, что виновата во всём сосиска с горчицей, но соблазн высказаться по поводу колеса в целом и Мицури — в частности, перевешивает. Ему едва хватает сил не ругатья в непечатных выражениях.

      — Хуже, — и он напряжённо хмыкает, натужно выдыхая. Психоделический аттракцион внезапно замирает, кабинка, разумеется, делает мятниковое движение, и Санеми приходится резко запрокинуть голову, чтобы вдохнуть и процедить воздух сквозь зубы. Тошнота только и ждёт шанса вцепиться в горло. — Я ненавижу высоту.

      — Ох, Ками, — отзывается Канаэ, и Шинадзугава слышит нечто похожее на разочарование. От него на душе становится гаже ничуть не меньше, чем от вида города в стекле на полу, который он имел несчастье узреть, едва оказавшись в клетке для изощрённых пыток.

      Ну всё, хватит. Ещё секунда, и его будут отскребать от грязного дна кабинки. Санеми, сдаваясь перед физической слабостью, перебирается к сиденью и тяжело проваливается в него, согнувшись и стиснув пальцами виски. Перед глазами снова воцаряется блаженная пустота темноты.

      — Сделай одолжение, скажи, когда эта треклятая штука приедет на землю.

      — Почему ты не сказал, когда мы садились? Тебя же всего трясёт, — Канаэ, стуча каблуками, быстро садится рядом, касаясь бедром бедра, но радоваться этому нет никаких моральных возможностей.

      — Спроси у Канроджи. Она у нас всё время удачно застревает в туалете.

      — Безрассудный герой, — она смеётся без капли издёвки, и Санеми внезапно чувствует, как маленькие пальцы аккуратно переплетаются вокруг его кисти. Канаэ нежно отнимает его руку и ободряюще сжимает. Ощущения из-за контраста температур настолько запредельные, что у него начинают полыхать уши, а потом — и лицо. — Постарайся расслабиться. Самое главное в критической ситуации — позитивный настрой.

      — А я, думаешь, на виды любовался?.. — нервно цедит Санеми в ответ на слова искренней поддержки, раз в пятидесятый начиная упражнения дыхательной гимнастики. Канроджи он всё ещё ненавидит, хотя и признаёт, что частично сам виноват в случившемся казусе. Тем не менее, их с Канаэ отношения — по-прежнему не её дело.

      — Мицури-чан, конечно, та ещё выдумщица, — Канаэ тем временем переворачивает его мокрую, подрагивающую ладонь внутренней стороной вверх и начинает щекотно водить по линиям на коже.

      Приятное покалывание оказывается неожиданно действенным: открывшего глаза Санеми перестаёт неконтролируемо колбасить в пространстве, и ему удаётся сглотнуть горький ком. Тепло её рук, ласка, которой наполнены каждое касание и тон голоса, на короткий миг рождают сумасшедшую мысль, что Кочо давно обо всём догадывается и просто ждёт. Шинадзугава поджимает губы — не то от щекотки, не то от неловкости.

      — Так ловко оставить нас наедине, да ещё и в воздухе…

      — А мне вот совсем не смешно с её выходок, — напряжённо бурчит Санеми, которому, впрочем, болтание на высоте больше не кажется непереносимой пыткой. Острое плечо Канаэ касается его плеча, руки сплетены в некрепкий замок, и она вся так близко, что он чувствует частично выветрившийся за день аромат лёгких духов.

      Девушка снова участливо спрашивает, продолжая отвлекающие манипуляции:

      — Тебе не лучше, Санеми-кун?

      — Немного, — он заторможенно кивает, приподнимая уголки губ. Несмотря на клокочущее возмущение, сдобренное дискомфортом, рядом с Канаэ в нём просыпаются куда более тёплые чувства. — С тобой тут не так уж и тошно.

      — Знаешь, на самом деле… — она тонко хихикает, отводя взгляд на окошко. Поморщившийся Санеми ловит за стеклом кусок неба и снова вперивает глаза в их сплетённые руки, стараясь наблюдать лишь за бесшумными движениями тонких белых пальцев. — Я бы ей сказала спасибо за это свидание, но ты, оказывается, ненавидишь колёса обозрения.

      — Ради тебя могу потерпеть ещё минут десять и не свихнуться, — Санеми, скосив на неё настороженно-хмурый взгляд, не без удивления наблюдает, как густо та краснеет. Девушка, растерянно улыбаясь, слегка опускает голову.

      — Так я действительно тебе нравлюсь?

      Нравится? Да он влюблен, ни больше ни меньше! Санеми находится под впечатлением от Канаэ Кочо с тех пор, как зашёл купить цветов для матери, а потом, вот неожиданность, они столкнулись на общей вечеринке, организованной с лёгкой руки Узуя. И с тех пор Санеми, у которого большие проблемы с отношениями как предметом вообще, пытается ухаживать за ней. Да так, чтобы не нарваться на шуточки толстокожих друганов.

      — Уже давно.

      Как ни странно, неловкостью в воздухе и не пахнет: либо Санеми ничего не чувствует из-за концентрации адреналина в крови. А Канаэ ловит его взгляд и сияет так, что можно ослепнуть.

      — Ты тоже мне очень нравишься, Санеми-кун.

      Рядом с ней он просто сам не свой, особенно когда организм в шоке от стресса. Вот сейчас, например, в голове роится дичайшая мысль наклониться и порывисто поцеловать алеющую щёку. И почти вслед за проскочившей идеей липкие от блеска, тёплые губы внезапно касаются скулы, пуская по телу короткий разряд тока, после которого мысли спутываются, а сердце готово сдать от перенапряжения. Санеми начинает сомневаться, что доедет до конца в здравом уме и в состоянии передвигаться без посторонней помощи.

      Тошнить, однако, временно перестаёт: Канаэ, отстранившись, ложится головой ему на плечо, и он кладёт поверх её кистей вторую ладонь. Жутко холодную и потную, но ему сразу становится легче, ибо всё внимание сосредотачивается на девушке, которая мечтательно вздыхает, ёрзая под боком.

      — А вид отсюда всё-таки чудесный.

      — Ну, ничего так, — ему не видно из-под плотно смеженных век, но безошибочное чувство прекрасного Канаэ не вызывает сомнений. Посему, если ей красиво, значит, так оно и есть. — Тебе виднее.

      Однако с земли этот мир, включая Мицури с её остросюжетными играми в сводницу, Санеми определённо будет любить куда больше.

***

      Канроджи спешит им навстречу с испуганными извинениями, и при виде её нездорово румяного, растерянно-шокированного лица намерение высказать ей заготовленные речи, увы, пропадает. Причина: Канаэ слишком нежно гладит его руку и поддерживает под локоть. Впрочем, Санеми позволяет себе грозно нахмурить брови: пусть Мицури знает, что виновата, а то четверть часа болтаться в воздухе — это вам не волосы рвать на земле.

      — Санеми-сан, я вся испереживалась! Ну зачем вы так рисковали?

      — Да забей. Жив же я, не помер со страху, — сухо фыркает Санеми, делая вид, будто ему безразличны её оправдания. Хитра: не признается ведь, что нарочно заманила. — Да и видок там ничего. Хотя смотреть особо не на что.

      — Да ты и не смотрел! — смачно пришпиливает откуда-то слева Узуй и вслед за этим шумно тянет через трубочку из стакана. — Не, Мицури-чан дело говорит, нафига ты туда попёрся? Канаэ-чан, что ли, развлекать?

      — Узуй-сан! — искренне возмущается Мицури, а Канаэ, не отпуская его руку, заливисто смеётся. Санеми самому-то не очень смешно быть центром внимания вместе со своими фобиями, но ради позитивной части поездки можно немного потерпеть. — Как вы можете? А вдруг Санеми-сану стало бы плохо?!

      Из всей компании молчит только Кёджуро (а Томиока зависает где-то с Шинобу, поэтому полные скепсиса физиономии этих двоих Санеми наблюдать не удостаивается). Кажется, он очень хорошо понимает, что именно произошло, какую именно подставу устроила Канроджи, и не то чтобы её не обвиняет, однако... Золотистый взгляд недвусмысленно намекает: в сущности, не без пользы это колесо подвернулось.

      Санеми, со скрипом соглашаясь, от души желает ему пополнить ряды будущих жертв их зеленоглазой свахи.