Пэйринг и персонажи:

Описание:

------------------------------------------------------------

      Аой терпеть не могла наглецов. Они в принципе никому не нравятся, а от степени беспардонности и самодовольства Хашибиры Иноске просто колени подкашивались. Не у неё, у девочек — сама Аой могла и выбивалкой пройтись ему по спине да жалела: парень был вечно до трещин в костях избит и располосован демоническими когтями.

      По имени он её никогда не называл: только «Э!», «Слышь!» и прочими безликими формами, которые изредка перемежались звучным «Танзаки» в разномастных вариациях. Аой скрипела зубами и напоминала себе про врачебную клятву, иначе её нервы просто не выдержали бы в одно прекрасное утро.

      И всё-таки вид побитого кабана внушал в последнее время скорее тревожную жалость, а не раздражение.

      После финальной битвы демоны сильно поутихли. Правда, и система связи нарушилась — только через три-четыре месяца удалось в полной мере восстановить сообщение и ввести в строй большую часть потрепанных истребителей. Работы скопилось немерено: остатки демонов продолжали отравлять Японию, и близкая к роспуску организация с удвоенной силой принялась вычищать скверну. Все чувствовали начало конца и стремились уничтожить самую память об ужасах они.

      Увы, даже теперь не все возвращались.

      Аой, бывало, не спала ночами, перебиваясь парой часов отдыха где-нибудь на татами или прямо за столом. Работа в госпитале кипела: Бабочки стали местной больницей, и к ним кто только не обращался. Старшая медсестра засыпала над книгами, вела больничные журналы и беспрестанно заполняла всё новые страницы вслед за Шинобу-сан. Не в попытке сравняться с ней — в отчаянной гонке за знаниями и опытом, которые доставались потом и кровью. Меньше всего ей хотелось, чтобы бесценные наработки Шинобу Кочо канули в лету, став пережитком демонического прошлого.

      И вот в этот-то безумный период их снова почтил визитом первый на всю организацию дикарь. Странно, что вообще заявился: с его-то нелюбовью к запаху антисептика и восстановительным тренировкам. Ещё более странно, что на осмотр ему сдалась именно Аой, которой меньше всего хотелось связываться с крикливым кабаном. Но в противном случае бестолочь рисковала разораться на весь госпиталь, а Канзаки дорожила спокойствием больных.

      Она осмотрела его, не нашла ничего страшнее растяжения бедренной мышцы да пары глубоких следов от когтей и пораженно выгнула брови с логичным вопросом: «Ты с этим сюда пришел? Хашибира-кун, серьёзно?»

      — Слышь, Нанзаки, я больной! — ответствовали (точнее, негодовали) ей прямо в лицо. С таким жаром, что у Иноске на щеках проступил румянец. — Вот и лечи меня, ясно? Пока не выздоровлю, буду тут лежать!

      В тот вечер Аой впервые не могла записать и строчки, бездумно таращась в лист. В голове зазвенел первый тревожный звоночек: Иноске Хашибира хотел лечиться.

      А второй не заставил себя долго ждать.

      Младшие девочки перестали шугаться буйного охотника: Иноске смотрел сычом, но ел и пил всё, что дадут, под действием одного-единственного «Аой-сан так сказала!»

      А Аой-сан, пятый вечер делая обход, решительно не могла взять в толк, с чего вдруг кабан притих, стоически подчиняясь малейшему приказу старшей сестры. На её памяти, подобной чести даже Танджиро-сан не удостаивался.

      А ещё этот дикарь смотрел.

      Боги, она могла поклясться, что её постоянно провожали взглядом! Может, конечно, недосып сказывался, но Хашибира вечно ошивался неподалеку, мозоля ей глаза! Решительно везде, куда бы они ни пошла, разве что в покои не заваливался. Глупо до невозможности, но пронзительная зелень его глаз и красивое, сильное тело начинали вгонять в краску.

      «Он не нравится мне. Мне не может нравиться такой варвар».

      Ей ведь точно не могло понравиться, что в кои-то веки почти одетый Иноске подкрался к ней на кухне и стал бесстыдно мусолить пальцами хвост!

      Аой от неожиданности едва ножом не порезалась, ощутив дыхание в спину и чужие руки в волосах. Обернулась, готовая дать смачную затрещину, и едва не утонула с концами, точно прыгнула в болото. Паршивый кабан смотрел… очень не по-своему: с невиданной серьёзностью, в которой сочилась диковатая опаска зверя. Канзаки сглотнула, невольно краснея и запинаясь, рука её разжалась из кулака и вцепилась в испачканный фартук.

      — Т-тебе кто меня т-трогать разрешал?

      — У тебя волосы мягкие, — глухо заметил Иноске, продолжая бесстыдно таращиться на неё, и опять мазнул концами пальцев по чёрным прядям. — На шее, вон там, смешно топорщатся. Мне нравится.

      Во рту скопилась слюна. Аой, краснея до ушей и этим самым ушам не веря, машинально отёрла ладони о фартук.

      — Ты что, так голоден, что подлизываться начинаешь? — ей резко понадобилось как-то увеличить дистанцию, но этому сильно мешал стол. Боги, впервые ей захотелось услышать ерунду вроде «да чтоб Иноске-сама кому-то пятки лизал! Обломитесь, поняли?»

      — Чё ты крысишься-то сразу? — тотчас проворчали в ответ, и Хашибира, надувшись, отступил, складывая руки на груди. Любопытная опасливость из его фигуры пропала, уступая место малозаметной изящности в позе и выражению искреннего оскорбления. Аой невольно моргнула: от того, что подсознательно признала его красивым, и от того, что вёл себя шумный Хашибира относительно сдержанно. Воздух в комнате почти не колебался. — Просто так я. Нельзя, что ли?

      Она растерялась. Любой бы растерялся на её месте! И инстинктивно выбрала привычную тактику сварливой недотроги, дабы прикрыть обезоруживающее замешательство.

      — Ну, если просто так, валяй дурака, что с тебя взять. Хотя лучше бы помог чем, раз неймётся здоровому, — Аой повела плечами и, нарочито медленно обернувшись к столу с овощами, принялась методично кромсать морковку.

      И попыталась до известной степени игнорировать неприятное чувство, что Иноске продолжает невесть зачем пялиться ей в спину.

      «Да что за ерунда? Неужели у него какие-то психические циклы?»

      — Ну, я могу. А чё делать надо?

      Лезвие ножа впилось в разделочную доску, а зелёный хвостик моркови едва не выскочил из пальцев. Аой, окончательно выпав в осадок, заторможенно обернулась через плечо — Хашибира продолжал стоять на прежнем месте, угрюмо-покорно глядя исподлобья.

      Ладно, шутка переставала быть забавной. Канзаки всем своим живым умом не могла охватить причину настолько внезапных перемен, а потому, протаращившись на Иноске ещё пару вдохов, лишь отвернулась, кусая изнутри щёку. Надо же, и впрямь подменили кабана, а она-то собралась его шугануть по привычке.

      Но коли рыба сама плывёт в сети, грех не воспользоваться удачей.

      — Ну... Воды что ли набери в колодце. И… А хотя нет, не надо, ещё посадки потопчешь. За водой сходи, и всё, — и таки выдавила совсем глухо: — Пожалуйста.

      — Это я потопчу? Слышь, Нанзаки, ты там меня не принижай! Я что, мелюзга какая? — резко вскинулись сзади, и у девушки едва не зазвенело в ушах. Она поморщилась, а в голове пронеслось облегчённое: нет, временами Иноске отпускает, а значит, шанс на выздоровление есть.

      — Хашибира-кун, воду набери, — она вновь покосилась на него, поджав губы в линию и разрубив пополам луковицу. — Меньше слов, больше дела, не то из кухни выгоню, чтобы не мешался.

      Иноске, разом присмирев (и вызвав у Аой очередной вздох озадаченности), пошарил взглядом по помещению, увидел два пустых ведра, подхватил их и слегка утиной походкой поплёлся прочь, скруглив спину и что-то едва слышно пробухтев сквозь зубы.

      И ведь правда принёс воды, не расплескав половину по дороге. Поставив на пол, небрежно махнул рукой:

      — Вот. Ещё чего надо?

      Аой, помешивавшая в воке овощи с луком и соевыми ростками, кивнула на большую бочку.

      — Налей туда.

      Масло шипело, вода тихо журчала, а потом топающие шаги стихли и появились вновь. Раздался стук отодвигаемой крышки, за ним — плеск. Иноске шумно дышал совсем рядом, но не от натуги — Аой за ним замечала подобное с недавних пор. Странно, может, раньше просто внимание не обращала, пока кабан драл глотку, а ведь его вдохи были довольно мощные и звучные. Настоящий лесной зверь.

      — А ты точно просто так приходил? — внезапно поинтересовалась она сдержанным тоном, сбрасывая в вок лапшу и заливая ту заранее заготовленным кисло-сладким соусом.

      — Ага, — фыркнул тот, с грохотом ставя вёдра куда-то в угол. Раздалось смачное кряхтение с чуть слышным хрустом костей. Противнейший звук… — Фух, всё. Ну, Нанзаки, кого там надо драть-то?

      — А ты сегодня прямо горишь работать, — Аой усмехнулась, поворачивая к нему голову. Взъерошенный Иноске смотрел уже не так дико, и по щекам у него разлилась бледная, от краткого прилива крови, краска. — Совсем здоров, значит. Вот и выпишу тебя завтра, нечего тут штаны просиживать.

      — Вот опять ты! — он внезапно топнул ногой, встряхивая густыми чёрным волосами. Совсем по-ребячески, точно баловень, которому не досталось последних данго. У Аой даже уголки губ дёрнулись, но она сдержалась, с изумлением видя, как бесит Иноске одна мысль о конце больничного. Уж не пристрастился ли он к местной стряпне или, упаси боги, женскому обществу? — Не хочу я уходить, ясно тебе? Может, мне тут нравится!

      — Да уж вижу, что нравится, — скептически протянула Аой, таки не в силах сдержать усмешку, а голова у неё начала судорожно анализировать медленно складывавшиеся в цельную картину намёки. — И лечишься, и помогать лезешь. Просто спасу от тебя нет, хоть самой беги.

      — Ух-х, гадюка...

      Мгновение... Искра.

      Одно слово, но по лицу как плетью прошлись. Щёки вспыхнули, в груди всколыхнулось, а зубы заскрипели, едва не закусывая язык. Ну, хватит, такого она не потерпит, и пора бы парню с гор узнать своё место!

      — Эй, ты чего? А ну брось драться! — её руку перехватили в замахе, когда разозлённая, с блестевшими глазами, она подскочила было, намереваясь от души двинуть ему в живот. Могла бы и по щеке, но поберегла остатки самолюбия и гордости грязного свина. — Стой ты, женщина! Ну гадюка же есть: красивая, а всего ядом заплевала!

      — Да иди ты знаешь куда! — она дёрнулась, пытаясь выпутаться, со всей силы хлопнула по запястью под кулаком. — Чурбан неотёсанный, научись хоть вежливости элементарной! Слушать тебя уши вянут!

      — А ты меня не шпыняй! — огрызнулся тот, стискивая пальцы. Аой запоздало вскрикнула: в кожу вонзились грубо обкоцанные ногти. — Хоть бы раз что хорошее сказала! А то дурак да боров! Я ж к тебе, дура, со всей душой!

      — Больно, пусти! — в уголках глаз увлажнилось. Аой, едва чувствуя зажатую кисть, с испугу пихнула Иноске плечом, наталкиваясь на жёсткую, как сухое дерево, грудь. — Видала я твою душу! Да пусти же, дурак, сломаешь!

      И он вдруг повиновался. Озлобленно, жарко выдохнув и весь натянувшись, что напряжённая струна. Рука безвольно упала, и Аой поспешно прижала её к груди, рассматривая сквозь пальцы глубокие красные следы. Грудь у неё под фартуком бешено ходила, губы дрожали, а злость кипела, мешаясь с испугом. Она вновь и вновь ощущала себя почти беззащитной перед этой зверской силищей в парне с нелепо женским лицом.

      «Дикарь. Настоящий дикарь! А я-то поверила, думала, и правда чего-то хорошего дождалась!»

      — Убирайся вон, Хашибира-кун, — она отвернулась, поглаживая ноющую руку и часто смаргивая. От напряжения слёзы совсем оформились в капли и теперь готовы были сорваться, утяжелённые разочарованием. — И до ужина мне не показывайся, Будды ради.

      Повисла краткая тишина, нарушаемая лишь стуком сердца да слишком громким дыханием.

      — Эй... Я тебе... это... больно сделал, да? — неуверенно пробасили в ответ сквозь затянутые, едва ли не смущённые паузы, и вот опять тяжёлые шаги зашумели совсем рядом, а в нос ударил потный запах. Аой нахмурилась, стиснув зубы в немом раздражении. Как же бесила его кабанья твердолобость. — Ну, Нанзаки, покажи. Я не хотел.

      — Поди прочь, надоел.

      — Я говорю, покажи.

      Её аккуратно потянули за рукав. Аой, вздрогнув, как от удара, испуганно покосилась на руку, а толстые, исполосованные следами порезов и рубцов пальцы продолжали робко дёргать за белую ткань. И она, сама не зная почему, смотрела на эту руку, а та, улучив момент, осторожно потянулась и куда бережней прежнего взяла за пальцы. Вторая шершавая ладонь мягко легла ниже красноватых следов, и Иноске наклонился вдруг так низко, что Аой упёрлась взглядом прямо в кричаще зелёные глаза. И вспыхнула, почувствовав, как сердце ухнуло в груди.

      «Какая же ты невезучая дура, Канзаки. Нашла боль себе на голову».

      Зелень резко исчезла под чёрно-синим. По коже мазнуло горячим дыханием, и что-то влажно-тёплое мягко скользнуло по болезненным, унизительным следам чужой строптивости. Аой звонко пискнула, поздно сообразив, что к чему, и сердце в груди с испугу сделало второй кульбит, а краска залила лицо до самых ушей. Она чуть не вцепилась во встрёпанную шевелюру, вконец срывая голос.

      — Ты что творишь? Прекрати, бесстыдник!

      Воистину, это животное — наказание за все её слабости и прегрешения...