Пэйринг и персонажи:

Описание:

------------------------------------------------------------

— Меня как будто нет, — нервно смеётся Санеми, — я как будто и не существовал.

Глаз дёргается, пока он смотрит на свои ладони. Грубые, шрамированные, с обгрызанными ногтями и запекшейся кровью. Такие противные. Таких ладоней ни у кого из его знакомых не было.

Щека дёргается тоже в нервной улыбке.

— Ха-ха, блять, — взгляд черных зрачков отрывается, поднимается на занавешенное окно.

Темно. Душно. До ужаса и противно и хотелось бы, вообще-то, в этом задохнуться, но кислород и холод, мразота, через щели в окне пролезает и занавески чуть-чуть двигает.

Так, блять, жить противно. Противно осознавать, что ты — убийца. Убийца собственной матери, собственной жизни, и психиатр послал тебя нахуй, а мысли направили домой, запереться от всех и выживать на скопленные деньги, получая звонки от коллег по поводу неожиданного больничного и меньше, чем нуля, уведомлений.

Раз послали — то и нехуй. Нехуй страдать, нехуй слышать через бетонные стены — глюки, наверное, — смех брата с новыми друзьями.

Хорошо тебе, Генья? Хорошо тебе с той блондинкой на лавочке жаться под ржач ублюдка, воняющего свиньёй?

Хорошо вам, здоровенькие-целенькие?

Хорошо вам, блять, идеальным? Хорошим-правильным, законы не нарушавшим, таким приторно-сладким, как расстаявшая в руках сахарная вата.

Санеми языком по зубам проводит, чувствует отвратительный налет, кажется, режется об клыки и хочет блевануть от самого себя.

Спустить ноги со скомканной в какое-то мессиво постели, жаркой и пропитанной ненавистью и кровью, текшей просто так — от усталости, от всего, чего душенька желает и не желает. Прочувствовать дрожь во всем теле, коснувшись босыми ступнями холодного пола (жарко, душно, но нет же, полам надо победить ебучую Антарктиду в температуре!), запустить руку в белые, кажется, не от стресса, а от перхоти волосы, и вырвать как раз клок этих волос.

Хорошо им, здоровеньким.

Хорошо им, блять, прохладным-сладким, у которых ногти не отслаиваются без помощи, седые волосы не сыпятся от каждого движения и глаза не выссушены к чертям собачьим.

Хорошо им.

А ему, блять, тоже должно быть хорошо! У брата же в кой-то веки пятерки! По чему пятерки? Да по физре этой вашей, потому что Шинадзугавы силой и хуевой менталкой выдались, а мозгами — нет. Вот нихуя. Ни-ху-я-шень-ки!

Санеми, лежавший… Дня три? В одном халате, в этом же халате и встаёт и к окну подходит, чувствуя, как покалывает во всем теле.

Да блять.

Да сука.

В голове ничего, кроме сплошного мата, чего-то вроде мыслей, что на самом деле — попытка дать форму своей боли и усталости, нет.

Занавеска отходит с шумом, который бьёт грохотом тысяч истребителей возле уха, или, по крайней мере, пушечным выстрелом. А свет сумерек ослепляет и без того едва видящие глаза, и Санеми, болезненно застонав, локтями опирается о подоконник и лицо ладонями закрывает.

— А-а-а, бля-ать, — тихо-тихо тянет, раскрывая пальцы у левого глаза. — Хули так ярко-то…

Глаза он не закрывал часа три. До этого заснул на двадцать минут. И, естественно, красные они, как у мертвеца. Нет. Хуже. У мертвецов глаза блестящие, в одну точку уткнувшиеся, склизк…

Сбивает труп матери перед лицом.

— А-А-А-А! — удар в стекло. — Х…х… ХА-АХ! — лицо искажает безумная улыбка, нервная, вызванная какой-то ментальной, отвратительной хуйней, и острые края ногтей раздирают кожу, до которой дотянулись. — А-а… — смех сменяется попыткой плача.

Скорее, детским хныканьем.

За окном Генья, тоже смеющийся. Тоже случайно, но случайность эта — нелепая шутка этой блондинки, а не резкое воспоминание.

Санеми просто, блять, хочет найти силы на жизнь или суицид.

Санеми просто, блять, хочет не сидеть, прижав колени к груди, уткнувшись носом в эти самые колени, не уменьшившись настолько, насколько это возможно, а просто жить.

Пусть хуево. Пусть с походами к этим ебучим психиатрам. Пусть с назойливыми детьми, пытающимися его из этого пиздеца достать по доброте душевной. Пусть с белой завистью к тому, какие они сильные — ведь родителей ни у кого из них нет, а они еще могут улыбаться.

Санеми просто, блять, хочет улыбаться искренне, а не пытаться что-то скорчить на «Не грусти пожалуйста», болезненно воя в своей комнате.

Генья заходит домой.

— А, может, меня и правда нет?..