Пэйринг и персонажи:

Описание:

------------------------------------------------------------

Зеницу не помнит, кто предложил посмотреть «Матрицу» — впрочем, эти размышления теряют смысл, потому что Иноске все равно постоянно разрывает сюжет своими комментариями, а еще шумно лопает пузыри из жвачки.

— Фигня! — Орет он, пока на экране люди в черных плащах изгибаются немыслимыми позами, и у Зеницу фантомно ноет поясница, — Я так же могу, даже круче.

— И в крендель свернешься? — Пространно уточняет Агацума, бездумно вертит в пальцах пульт и старается не представлять — ох, Ками, промой мне глазные яблоки изнутри — как Иноске становится на мостик, обнимая собственные лодыжки.

— И в него тоже, — Фыркает Иноске.

Фильм вообще неинтересный, скучный и затянутый, наполненный непонятными для Зеницу отсылками под завязку, но Иноске, кажется, нравится — он увлеченно таращится в телевизор, иногда отпивает из жестяной, покрывшейся прохладной испариной банки с колой, хрустит креветочными чипсами и больше не говорит особо. В основном «охренеть», «видал, чего творят?» и «Зеницу, ты там не уснул, нет?».

Уснешь с тобой, думает Агацума, лениво разглядывая мягкий в отсветах катящегося за горизонт солнца профиль Иноске.

Ничего он не похож на девчонку — вон, скулы какие жесткие, мощная линия челюсти, едва заметная щетина, губы сухие-сухие, с колючими корочками и трещинками в углах, густые темные брови.

Глаза — глаза пронзительно-зеленые, как листья подснежников или сочная краска на подъездном граффити, но Зеницу не уверен. Иноске вообще метафорические сравнения не любит — у него на них стойкая, ничем не купируемая аллергия.

Говорит, вся эта лирическая ерунда не для него.

Говорит, ему по душе простые категории.

Говорит, слова — херня на постном масле.

Зеницу согласен, наверное — у Иноске отлично выходит выхватить пульт из его вспотевших ладоней, приостановить скитания Нео кнопкой «пауза», притянуть медленно к себе, притереться носом к носу и поцеловать.

У Зеницу отлично выходит вторить его грубоватым движениям, делить с ним вкус приторно-сладкой газировки, мятной жвачки и пряных чипсов, ловить обжигающие пальцы Иноске на собственных бедрах.

Агацума смущается немного, кожу щек стягивает горячим румянцем, когда Иноске скользит шершавым, кошачьим будто языком в его приоткрытый рот. Это круче, чем пятничная приставка с Танджиро, круче, чем вишневые леденцы, круче, чем игровые автоматы — Иноске живой, родной и близкий,

Он кладет широкие ладони на лопатки, прижимает Зеницу к груди, оттягивает его нижнюю губу острыми зубами — слабый стон слизывает-скрадывает, прерывистые вздохи коротко сцеловывает, пальцами скользит вдоль позвоночника, собирая осторожно пальцами мелкую дрожь.

— Мы досматривать будем? — Шепчет Зеницу, потому что говорить вслух не хочется вообще.

Иноске думает, — Агацума практически видит оглушительно вращающиеся шестеренки в его голове — щелкает залипающей кнопкой, стирает с блестящего экрана вселенную Матрицы и едва не задевает коленом полупустую банку, когда пытается подлезть ближе к Зеницу.

Хочется ляпнуть какую-нибудь романтичную, сопливую чушь — все же в словах Агацума разбирается лучше Иноске, но язык как-то не слушается, и стандартное «я тебя люблю» застревает в горле.

И Зеницу просто вкладывает свою ладонь в ладонь Иноске — теплую и большую.

Чувствует, как он ее сжимает уверенно и крепко.

На губах вновь оседает чужое мятное дыхание, и Зеницу понимает, что никакая лирическая ерунда им не нужна.