Пэйринг и персонажи:

Описание:

------------------------------------------------------------

      Шинобу дежурно улыбается, сталкиваясь с ним в коридоре. Машинальным жестом проводит по влажным волосам, собирая их в низкий хвост, и белое юката с рисунком из бамбуковых стволов внезапно кажется жарким из-за нагретого водой тела. А может, виной всему — Гию, который смотрит на неё без единой смены эмоции.

      Она всё-таки странная, если находит в этом нечто милое.

      — Нарушаете правила поместья, Томиока-сан? — по-птичьи склоняет набок голову, заводит руки за спину и сцепляет пальцы в некрепкий замок. — Больным, между прочим, уже полагается спать.

      Сейчас природная красота Томиоки, безоружного и привычно непроницаемого, проступает намного ярче, смягчая черты. Ему, кроме прочего, донельзя идёт полосатое юката, фасон и ткань которого Шинобу подсмотрела в одном из домов Глицинии. Они так ей понравились, что она подумала сшить похожие для больных вдобавок к форменным светлым пижамам.

      Между ними — ровно два шага пространства, а вокруг — абсолютно пустой коридор. Странно, что Гию слоняется по хозяйской половине, и здесь возможны лишь два объяснения: либо он потерялся, либо хотел найти её. Во второе верится больше, ибо за последние два с лишним дня между ними накопилось достаточно недомолвок.

      — У меня бессонница. У тебя от такого найдётся лекарство?

      — О, вот как, — Шинобу чуть заметно дёргает бровями, прихмуриваясь. В неверном свете лампы досконально оценить внешний вид пациента сложно, но она не замечает боли или нездоровой дрожи — значит, зашитая нога или мигрень не причина ночных прогулок. На её губах снова расцветает улыбка. — Ну, идёмте, найду что-нибудь специально для вас.

      Он следует за ней, как призрак. Шинобу подмечает это, потому что в поместье Бабочки охотники большей частью начинают топать, шаркать и производить столько шума, словно мастера до этого не выучили их ничему, кроме фехтования. Однако Томиоку практически не слышно, и Кочо невольно восхищается его доведёнными до инстинкта навыками. Даже раздражение, клокочущее всякий раз, как она ощущает пронизывающий взгляд синих глаз, с ворчанием убирается обратно в тёмный угол души. Временно, ибо Гию продолжает вести себя так, словно ничего не случилось.

      Хотелось бы ей страдать столь же короткой памятью на неприятные вещи.

      Шинобу раздвигает сёдзи, не спеша проходит в кабинет и поочерёдно зажигает все лампы, прежде чем остановиться возле огромной ниши в стене. Открывает дверцу, за которой поблескивают боками многочисленные склянки: целый арсенал лекарств на любой случай и вкус, часть из которых в силу состава может сойти за неплохой яд против слабых демонов.

      — Повезло вам, Томиока-сан, — продолжает дежурно улыбаться, чутким слухом угадывая, чем занимаются у неё за спиной. — У меня осталось хорошее снотворное. Несколько капель, и заснёте, как младенец.

      А если превысить дозу, сон будет сладким и вечным. Опасное средство — Шинобу никому не доверяет вымерять дозировку и прибегает к нему в крайних случаях. Например, чтобы успокоить слишком буйных больных или когда обезболивающее не даёт эффекта либо противопоказано. Или если требуется угомонить раздражающих полуночников вроде того, что уселся на татами и явно хочет получить пару ласковых слов.

      Какая жалость, что Шинобу бывает весьма злопамятна.

      — Не нужно, я в порядке. Можешь просто воды налить, — отзываются с неожиданной бесстрастностью, а она медлит, не оборачиваясь. Стучит пальцем по зелёной склянке и думает на фоне невнятного звона. Кажется, это всё должно походить на полушутливое начало воркования влюблённых, однако смеяться искренне Шинобу едва ли в состоянии. Его манера игнорировать задетые чувства окружающих безмерно злит.

      — Так вы не только режим нарушаете, но ещё и попусту тратите чужое время? — хмыкнув, она поводит плечами, разминая ни капли в этом не нуждающуюся спину. Кожа на закушенной губе неприятно слезает тонкой плёнкой, и Шинобу быстро проводит по мелкой ранке кончиком языка. — Какой эгоизм.

      — Ты всё ещё злишься.

      Пальцы скользят по бумажным маркировкам и наконец выцепляют из ряда бутылочку. Тихий хлопок — Шинобу по привычке вдыхает аромат лекарства, хотя её аккуратность никогда не позволила бы спутать сосуды или оставить на полке подпорченное снадобье. Ненадолго прикрытые глаза снова устремляются в невидимую точку, и сладковатый, похожий на персиковый, шлейф продолжает витать вокруг маленькой пробки.

      — Разве?

      «Какая чуткость, надо же: с первого раза на второй день. Её бы раньше да в правильное русло… А хотя что с него взять? Я тоже большого ума. Любовь, как же. Вот чем всё оно оборачивается».

      — Шинобу.

      Душа снова трескается под давлением пустившей крепкие корни обиды, но Шинобу, не вздрагивая, беззащитно сглатывает от звука собственного имени. Гию, имея привычку не отвечать провокацией на провокацию, неожиданно отбрасывает бесстрастный тон. Его последнее «Шинобу» — подчёркнуто мягкое и подкупающе-просящее.

      Ей стоит большого труда натянуть обманчиво-ироничную маску: в груди начинает больно колоть.

      «Не лезь, Шинобу! Он мой!»

      Эта треклятая миссия три дня назад. Начинавшаяся просто замечательно и обернувшаяся стычкой с целой тройкой демонов, один из которых вполне мог бы потягаться с кем-то, близким к статусу младшей низшей луны. Даже она, обладавшая чутьем на слабые места они, прокололась, недооценив противников.

      — Томиока-сан, для страдающего бессонницей вы и впрямь весьма бодры и разговорчивы.

      «Из-за тебя мы чуть не погибли, Кочо!»

      Право слово, исключительно такого и можно удостоиться, бросившись очертя голову на врага и прикрывая телом любимого человека. Шинобу в глубине души признаёт: план был не самый продуманный, но уязвлённая гордость и досада на жестокие слова лишает её способности мыслить объективно. Каждое слово режет так же больно, как когда Гию с перекошенным от гнева лицом встряхивал её за плечи, сверкая глазами.

      А перед ней в тот момент заново проносились мгновения между собственным вскриком и ударом чужого тела. Они внезапно оказались спиной друг к другу, не сориентировались, и Томиока с разворота толкнул её в спину, так что атака поразила воздух вместо горла. В образовавшейся каше из демонического улюлюканья, хрипов и мужских проклятий она совсем потерялась, отплёвываясь от травы и земли. Ныл бок, тряслась сжимавшая ничирин кисть, а булькающий звук над ней сменился противным свистом разрезаемой плоти, и густая кровь хлынула, брызгая на волосы и одежду.

      — Почему я могу признать, что был не прав, а ты — нет? — она прекрасно слышит едва уловимую перемену в устало-смягчившемся тоне, однако слова звучат ещё хуже короткого, словно в полубреду сказанного «Прости, я зря сорвался», пока она зашивала ему глубокую рану на икре. Широкая ладонь пыталась прихватить локоть, и Шинобу терпела, лишь недовольно поводя плечом и хмурясь. Нельзя было испортить шов.

      — Знаете, Томиока-сан, действительно я могу признать лишь одно. Если не снотворное, так успокоительное пойдёт вам исключительно во благо, — она не перестаёт улыбаться, капает лекарство в небольшую пиалу и, посчитав до семи, заливает концентрат остатками воды из пузатой бутыли. Оборачивается к Гию, который терпеливо сверлит взглядом её спину и этим продолжает действовать на нервы. — Вы создаёте куда меньше причин на вас злиться, пока держите рот на замке.

      Она садится перед ним и протягивает лекарство, придерживая пиалу за дно. Гию без колебаний принимает ту, буднично касаясь пальцами её пальцев, и Шинобу ужасно хочется перехватить их и сжать. До хруста костей, но вряд ли у неё достанет сил.

      — Я за тебя испугался, — стакан замирает в воздухе, а потом Томиока с тихим стуком отставляет его в сторону и пересекается с ней взглядом. В горле становится до крайности сухо, и она сглатывает, чувствуя, как ёкает сердце-предатель. Гию так редко напрямую говорит о любви, что малейшие намёки Шинобу считывает безошибочно. — Если бы ты умерла там так глупо, ни в чём не было бы смысла.

      — Как мило, Гию-кун, а я всего лишь пыталась отсрочить твои похороны.

      В груди кипит волнение, и тихий голос ей самой кажется угрожающе-надрывным. Шинобу испытывает очередной прилив злости: на себя и всех сразу, особенно на треклятых демонов, которые исковеркали её жизнь и благодаря которым иллюзорное счастье настолько скоротечное, что песком сыпется сквозь пальцы.

      — Я бы не умер, — уверенно отзывается Томиока, выдержав тягучую паузу. Снова бесстрастно и снисходительно — в манере, которая постоянно наживает ему недоброжелателей. — Всё было под контролем, а ты вмешалась, хотя я не просил.

      «Я видел его, а ты бросилась мне под удар! Умереть захотела?»

      Всё то же, лишь другими словами, и Шинобу вспыхивает, мрачно сведя к переносице брови. Подбородок у неё мелко вздрагивает.

      — И кругом-то я виновата... — вдох. Такой глубокий, что даже тренированные лёгкие не вмещают весь воздух. Слова цедятся сквозь зубы враждебным шёпотом, взгляд желает прожечь дыру прямо напротив сердца, и Шинобу стискивает пальцы на юката в побелевшие кулаки. — Но не волнуйся, Гию-кун, я больше не буду тебе обузой. С этого дня, нет, даже с этой ночи, ради тебя и пальцем вне этих стен не пошевелю. И даже если ты умрёшь где-нибудь в сточной канаве…

      «Ни за что не буду жалеть, слышишь?! Я единственная, кто мирится с твоим скверным, нелюдимым характером, но ты и меня...»

      Стакан с тихим стуком опрокидывается на татами, лекарство разливается, впитываясь в бамбуковые нити, а её сгребают в охапку, и подавившаяся воздухом Шинобу оказывается безвольной куклой в чужих объятиях.

      Одна широкая ладонь нагло ложится на затылок, другая едва ощутимо сжимает юката на спине, и Гию глухо дышит ей в плечо. Молчит, хотя сейчас определенно должна звучать какая-нибудь поэтичная фраза, а Шинобу не шевелится, чувствуя, что глаза становятся влажные. Смаргивает, трётся щекой о чужое плечо и кладёт на него голову, вперив взгляд в стену. Безжалостно стискивает руками столпа Воды, намеренно причиняя боль, но Гию, по всей видимости, не считает нужным этого заметить.

      — Ты разлил лекарство, как не совестно. А ингредиенты ведь стоят денег.

      Он в ответ лишь крепче обнимает её, и Шинобу окончательно сдаётся, плюнув на гордость. Если очень постараться, можно и подобный жест истолковать как искреннее извинение.

      А ещё ей кажется, что сейчас он тоже улыбается.