Пэйринг и персонажи:

Описание:

------------------------------------------------------------

      От источника поднимался густой туман, которого не хватало для того, чтобы скрыть друг от друга купавшиеся в нём фигуры. Впрочем, нет смысла таиться, если все всё давно увидели.

      Мицури, сидя в горячей воде по самый подбородок, размышляла, что конкретно напрягает её в сложившейся ситуации и насколько неловко при свете дня смотреть на голое тело Кёджуро (суффиксы были благополучно забыты часа через два после полуночи). А ещё, как назло, источник отличался кристальной прозрачностью, так что если опустить глаза ниже… Щёки Канроджи предательски вспыхнули от осознания собственной распущенности.

      Вчера ночью она опозорила свой род, начиная с себя лично: устои не позволяли девушке вступать в связь с мужчиной, если он не её муж. «Береги свою честь, Мицури! Честь для девицы — самое дорогое!» — родители меньше всего переживали за честь дочери, когда та ушла в ряды охотников, потому что ну какой дурак рискнёт сунуться с неблагонравными намерениями к столпу? Куда больше они волновались за её жизнь, ибо демоны могли расправиться с ней какой-нибудь организованной кучкой (мама любила нагнать драмы, а отец молчал, видимо, сильно утомившись провожать за ворота разборчивых женихов). Как выяснилось, зря расслабились.

      Мицури влюбилась. И почти преуспела в намерении задушить безнадёжные чувства, но тут они с Кёджуро встретились на источниках, немного выпили, хорошо поужинали и… В какой-то момент между третьей и пятой пиалой саке Мицури осознала, что её с плохо скрываемой страстью прижимают к груди и целуют, а у неё в голове вертится только одна мысль: «Поверить не могу…».

      Какие-то там традиции были посланы вдаль вместе со здравым смыслом в угоду желанию двадцатилетней девушки любить и быть любимой. Когда Кёджуро, проводив её до самых дверей в комнату, сделал поползновение развернуться и ретироваться от греха подальше, она, ошалевшая от поцелуев и захлестнувшей её взаимности, с неженской силой вцепилась в рукав его хаори и дёрнула назад. Не самое ответственное решение в её жизни: буквально втаскивать в комнату распалённого алкоголем и желанием мужчину.

      Ренгоку Кёджуро запнулся о порожек, снова оказываясь в сильных объятиях изящного столпа любви. Или своего эгоизма, потому что больше сознание не воспринимало уговоров совести пожалеть честь девушки и подумать за них обоих. Она просила остаться, и он остался. А утром груз ответственности за содеянное перестал казаться таким эфемерным. Кёджуро, рассматривая спавшую Мицури, которая никак не хотела выпускать его руку из обмякшей хватки, поймал себя на мысли, что к нежности примешивалось неоформленное чувство вины. Не стоило всё-таки пользоваться её наивностью и оправдываться за счёт чужих желаний.

      Солнце падало на половицы, тянулось светлыми лентами до стен и преломлялось там, придавая комнате особенно романтический вид. Вокруг валялась одежда, по которой легко можно было вспомнить, как всё произошло: вон там, у входа, Мицури потеряла заколку, которую он случайно вытянул из волос и уронил; чуть подальше темнел красный хаори вместе с кину. Возле самого футона кучей громоздились два кимоно, хакама и бельё.

      Ренгоку, нахмурившись и вздохнув, наклонился, поцеловал девушку в лоб, и она завозилась, чувствуя навалившуюся неполным весом тяжесть и щекотные прикосновения огненной гривы. Морщины на мужском лице на пару секунд совсем изгладились, уступая место выражению искренней ласки. Осторожно разжав тонкие пальцы на своём запястье, Кёджуро высвободил руку и выскользнул из-под одеяла. После жаркой постели кожу обдавало приятной свежестью.

      Набросив на плечи чистое юката, он практически завязал узел на поясе, когда сзади зашелестела ткань, и сонный голос окликнул его, выдёргивая из ленивых размышлений, только-только начинавших обретать живость.

      — Ты куда?

      Мицури сидела на постели, детским жестом протирая заспанные глаза. Длинные волосы походили на разорённое птичье гнездо, распухшие, искусанные губы были поджаты, лицо казалось смятым от подушки и долгого ночного бдения. Кёджуро неосознанно улыбнулся, наблюдая, как девушка, сгорбившись, кутается в тонкое одеяло, и получилось это куда расслабленнее, чем он предполагал.

      — Хочу искупаться, — и вдруг добавил, сам не зная зачем: — Пойдёшь со мной?

      Так они и оказались вдвоём в источнике, окутанные полупрозрачным туманом. Ренгоку, запрокинув голову, с закрытыми глазами раздумывал, как лучше начать разговор и стоит ли вообще начинать его сейчас. Улыбка блаженства надёжно прятала сложное выражение лица, а вот Мицури, сидевшая тихо, как мышь, являла собой всю гамму растрёпанных чувств.

      Приоткрыв один глаз, он заметил, что девушка бесшумно полощет в воде тряпку, до этого лежавшую на голове. Её розово-зелёные волосы были заколоты в плотную высокую причёску и открывали тонкую шею с бледными шрамами. Один, особенно яркий и грубо зарубцевавшийся, уходил в воду от седьмого позвонка.

      На надплечье розовел след от поцелуя, другой отпечатался у самого основания шеи. Что отнекиваться, вчера они повеселились от души, потеряв голову и очнувшись где-то на середине, когда пятиться было поздно. Да и вряд ли нужно.

      — Я могу выйти, если тебе неуютно, — вылезать не хотелось, но чуткая часть Кёджуро знала: надо хотя бы создать видимость путей отступления. Одна ночь не ставит точку на дружбе, тем более что объяснялись они едва ли не впопыхах под парами саке. Конечно, ей сейчас неловко: сначала спать впервые в жизни с мужчиной, потом купаться с ним, раздеваться и одеваться при нём, когда дневной свет больше не прикрывает наготу, и всё в короткий промежуток ночи и утра. Многовато даже для непоколебимого столпа, а Мицури, на самом-то деле, отличалась очень нежной душой.

      Девушка, однако, медленно помотала головой, отжала тряпку и снова положила ту себе на макушку. Глаз она на него не поднимала, кажется, крайне заинтересованная пузатой жабой на камне. Та, ни на йоту не испуганная людьми, долго таращилась на них, а потом надула горловой мешок и издала громкое, низкое «ква-а-а».

      Мицури вздрогнула, вода вокруг неё пошла мелкой рябью, но почти сразу разгладилась. Голос её зазвучал тихо, даже робко:

      — Всё нормально. Мне хорошо.

      «Может, притянуть её поближе?»

      Кёджуро, наблюдая за опущенным плечами и неподвижной головой девушки, усмехнулся, умиляясь, как быстро испарилась при свете дня её ночная прыткость. Впрочем, играть в целомудрие не было смысла, когда они ночью наплевали на него с высокого холма. Вряд ли она откажет ему в ответ на официальное предложение, но это потом. Уж точно не в источнике, где последнее дело — думать о формальностях.

      «Не с того конца мы, конечно, начали. Ой, не с того. И ты хорош: повёлся на женские чары, как будто своей головы нет. А если бы она с утра сказала, что напилась и не соображала ничего? Вот и разбирался бы потом с обозлённой роднёй».

      Ренгоку, оторвавшись спиной от нагретых камней, наклонился, нависая над девушкой, которая поздно уловила опасность, а оттого тихо пискнула, когда чужие губы невесомо коснулись поката плеча, накрывая розовый след. Вода снова пошла рябью — Мицури прошило дрожью.

      Она действительно была сама не своя, пусть это и не отменяло блаженства.

      — Да что же так боишься, разве я кусаюсь? — его горячий шёпот прошёлся по коже, оставляя холодящий след, и девушка вся подобралась, распахнув огромные глаза. Широкая ладонь обняла её под водой, по-хозяйски ложась на живот — даже размякшая от воды, испещрённая мозолями кожа ощущалась шершавой.

      Мицури напряжённо выпустила из лёгких воздух, боясь, что если раскроет рот, подавится словами и не совладает с голосом. Внизу стянулся узел, сердце заёкало и заколотилось, пунцовая краска заиграла ярче прежнего. Поцелуй. Ещё один, у затылка, потом в волосы, снова в плечо, и вот она уже упирается спиной в чужую грудь, чувствуя, что бежать некуда, хотя держат несильно, скорее заигрывая, чем всерьёз пытаясь пленить до скончания века.

      Было и приятно, и стыдно снова прижиматься к голому мужскому телу, позволять чужой руке соскользнуть с живота выше, на рёбра под самой грудью. Воздух внезапно стал почти удушливым; у Мицури закружилась голова от водяного пара и нахлынувших эмоций: она катастрофически не успевала за ним. Ей даже стало почти страшно, что они делают это при свете дня, когда кто угодно мог набрести сюда и застукать их в щекотливом положении. Ночью было проще: у тьмы своя магия, которая словно выключает лишние мысли, но теперь-то оба они отдавали себе отчёт в происходящем — больше не было ни жалких оправданий, ни отмазок в духе секундной слабости.

      «Пустите, Кёджуро-сан…» — испуганно вжавшая голову в плечи Мицури закусила нижнюю губу почти до крови, смежив веки в предчувствии, что тяжёлая ладонь властно прикоснётся выше. Пусть она вчера сама его удержала, она не готова дважды, без объяснений и хоть какой-то ясности, что с ними теперь будет.

      Но ничего не последовало. Жгучее дыхание исчезло с кожи, и обвивавшая тело рука мягко скользнула прочь, создавая вибрации в горячей воде. До Мицури с опозданием дошло, накрывая волной стыда: она пролепетала это вслух. Да ещё и с уважительной формой в одном предложении.

      Виноватый взгляд зелёных глаз, заметавшись, встретился с потускневшим золотистым. Кёджуро, отодвинувшись по бортику из камней и глубже уйдя в воду, слабо хмурился, пристально разглядывая её. Растерявшейся Мицури вдруг показалось, что он осуждает её за непоследовательность. Ну, а на что она рассчитывала? Залезла с мужчиной в источник, перед этим провела с ним ночь, а теперь строит из себя недотрогу? Да любой на месте Кёджуро решил бы, что тут всё ясно, как день: бери, сдамся без боя.

      «Глупая трусиха. Три шага вперёд и пять назад. Надо было думать, когда ему на шею вешалась! Теперь тебе одна дорога, не то станешь просто посмешищем», — ей ужасно хотелось сбежать от этого янтарного взгляда, сбивчиво оправдавшись, что она просто поторопилась. С ума сошла от счастья.

      Сказать, что вчерашняя ночь походила на слишком реальный сон, от которого страшно очнуться.

      — Давай всё-таки просто по имени? Ярэ-ярэ, даже мне теперь неловко, — неожиданно раздавшийся смех Кёджуро шёл из самой груди: бархатный, с пробивавшимися хриплыми нотками. Мужающий вместе с хозяином, успевшим к двадцати трём годам минимум трижды пройти огонь и воду.

      Поджавшая губы и отчаянно заалевшая Мицури бы от души сказала спасибо за попытку перевести её оплошность в шутку, но ей показалось, что он обиделся. Неловкость множилась, сливаясь с осознанием собственной неуклюжести не то что в действиях, даже в словах. Она стыдилась, смущалась и не знала, как лучше объяснить собственные опасения, чтобы опять не выставить себя дурой.

      «Лучше бы молчала! Как будто вчера тебе не понравилось, и сегодня было бы по-другому!»

      — Прости, — язык словно окаменел. — Я веду себя, как девочка.

      — Это точно, — её руку вдруг поймали под водой, ласково сжав и погладив по костяшкам большим пальцем. — Взгляд прячешь, заикаешься. Напропалую со мной заигрываешь и не замечаешь.

      Не щадит он её, совсем не щадит: смеётся над неловкостью, пусть и беззлобно. Ведь невозможно быть саркастичным, говоря так задушевно-ласково и ненавязчиво притягивая за безвольно повисшую руку. Губы Мицури наконец расплылись в призрачной улыбке, и она взмахнула ресницами, глядя на него с оттаивавшей опаской.

      — Мы вчера поторопились... Но это не значит, что я не рада! — она спохватилась, роняя первые слова. Снова вспыхнула, замотала головой и спугнула задремавшую жабу, которая тотчас сиганула в высокую осоку меж камней.

      — Эй, всё в порядке. Что между нами — наша тайна, — давление под водой стало сильнее, и девушка, чувствуя, как пальцы крепче обхватывают запястье, настороженно позволила привлечь себя ближе, не сводя с него влажного взгляда. Туман и не думал рассеиваться, так что на какие-то доли минуты ей почудилось, будто они совсем одни, потерянные во времени и пространстве леса. Кёджуро мягко обнял её за плечи, понижая голос и сверкнув коварной ухмылкой: — Но вот искупаемся, позавтракаем, а потом придётся решать, когда сказать твоим родителям, что домой ты уже не вернёшься.

      Удивительно, но у неё снова перехватило дыхание. Кажется, Ренгоку по глазам понял всё её сомнения насчёт их будущего в свете недавних событий, и укоризненно цокнул, подмигивая:

      — И даже не думай, что я тебя отпущу, если надумаешь сбежать.

      Слова закончились, не успев образоваться. Мицури растерянно хлопала ресницами, не веря ни ушам, ни глазам. Всё по-прежнему происходило слишком стремительно: она практически согласилась выйти за него замуж, когда накануне ночью они ещё только целовались, мешая страсть с саке. Кёджуро, однако, приняв молчание за знак согласия, наклонился, мягко касаясь губами её губ.

      Мицури вздрогнула, шевельнулась в ответ, снова впала в секундное оцепенение, а потом вдруг ухватилась за чужие плечи, резко подаваясь вперёд и запрокидывая голову. Тонкие ноготки впились в кожу, оставляя следы рядом с уже почти затянувшимися бороздками. Кёджуро от неожиданности чуть воздухом не подавился, машинально плотнее обвивая её талию.

      Мысль, что она вновь поступает неосмотрительно, растаяла, не успев оформиться — теперь это не имело ровно никакого значения.