Пэйринг и персонажи:

Описание:

------------------------------------------------------------

Генья смотрит на себя в зеркало школьного туалета, сжимает до белизны костяшек раковину, почти с ней сливаясь.

Он обижен и зол.

Ненадолго. Он пока ещё кипит, дышит часто, старается не подраться со стенкой и надеется не схлестнуться с кем-то, кто вдруг решит прийти сюда и его пожалеть. Этому человеку он точно разобьёт ебало.

Пять минут назад событие, которое Генья ждал целый год, в которое не верил, черт возьми, принёсло за собой дикое разочарование, упало асбестовой плитой, к полу прибило. Он может выбраться из-под неё на ярости, но тогда кому-то не поздоровится.

Генья, шуткуя, зовёт себя солдафоном, который не обидит и мухи. Умом он, может, и отпиздил бы кого, но что-то под сердцем зудит и не пускает. Будто сам себя пихнул в смирительную рубашку, но это не сравнится с тем, как ощущается весь этот пиздец.

Паренёк падает на колени, елозя единственными чёрными брюками, которые очень любит, о пахнущий хлоркой пол и плачет.

Эмоции — такая штука кратковременная, и, вообще-то, дольше восьми минут не длится, но Генье от мыслей так погано, что он просто не может не позволить злости стать слезами. Заебался. Устал. Надоело.

Он больше так не может — а воля пинает его недвижимое, как большой булыжник, тело, и Генья сам себе обещает, что ещё минута — и он возьмёт себя в руки.

Ещё минута.

На беловатые разводы хлорки падают солёные капли.

*

— Бестолочь. Без-дар-ность.

Строгий белый лист с аккуратными, филигранными по краям узорами нещадно рвут, и со звуком разодранной бумаги Генья слышит, как рвутся его крылья.

Он их заебался пришивать, если честно.

Санеми за плечо тянет Химеджима-сенсей, Убуяшики-сама смотрит и напряжённо молчит. Он словно бы ждёт чего-то, хмурится, и Генья видит, что слепому директору есть, что сказать.

Но младший Шинадзугава вряд ли это услышит — скорее, он дома получит по жопе за то, что Санеми из-за него досталось.

Школа вся сидит, перешептываясь, и все шевеление в толпе — удерживаемый Агатсумой Танджиро, которого Генья за навязчивость терпеть не может. Правда, и кипеть на него сейчас не в состоянии — злоба вся в нем о брате, она в груди скрипит, скрипит, просит выхода, и Генья её выпускает на поводке.

Просто потому что нехрен унижать его перед всеми. Нехрен портить его и без того отвратительную жизнь.

Да хули там, жизнь их обоих, которую сам Санеми и портит.

— Да пошёл ты! — честно орёт Генья, не стесняясь старших, потому что потом не скажет. — Я в класс другой уйду, не стану у тебя математике учиться! Не хочу!

И уходом своим ставит точку, замечая только охуевший взгляд брата и одобрительный — Шинобу-сан.

*

Больно так.

У Геньи заныла спина: от самой шеи, вдоль позвоночника, боль идёт до грудного отдела и расходится по всем ребрам. Разливается, как жидкий металл, и копится в солнечном сплетении.

Пиздец.

Ему становится ещё больнее, еле дышится, а рюкзак в какой-то жопе школы — как оставил в актовом зале, так и не взял с собой. Ебучий бронхит — Генья устал таскать с собой ингалятор последние пару лет.

Это ебанное чудо, что сертификат победителя мог стоять на полочке. Мог, но не будет.

Генья дышит как-то порционно, как ни старайся сделать человеческий глубокий вдох. Диафрамга, блять, танцует, и хочется себе же в грудь пиздануть чем-нибудь, чтобы это прекратилось.

Он умылся, но ебало все равно красное и, наверное, пухлое. Его не худые совсем щеки все ещё налиты краской, и холодная вода погоды не сделала.

Домой не хочется.

В актовом зале не оказалось сумки. Пустота его давит на мозг, вытуривает нахрен, и Генья неохотно выходит со школы, где не было уже никого — награждение ведь объявили после уроков.

Да уж.

Под окнами дома он стоит долго. Болтается туда-сюда. Предвкушает драку, ведь брат точно готов крепко отхлестать уже не помещающегося поперёк лавки Генью, да какой там — последние два года младший смотрит на него сверху вниз, блять, а Санеми все пиздит и пиздит по жопе, спине, затылку, до синяков и неспособности долго и ровно сидеть.

Генья устаёт иногда терпеть, но одержать победу в драке никогда не может.

Не хочет. Черт знает.

И вот он снова заходит домой, медленно и нехотя, зная, что стоит переступить порог — и его хватанут за волосы.

Не хватают. Тихо.

Неожиданность проходит по затылку мурашками, подталкивает пройти дальше, и Генья забывает щёлкнуть дверным замком.

— Аники?..

Ни звука.

Генья бросает рюкзак в свою комнату, а потом заглядывает несмело к брату, ожидая либо крепкий удар по роже, либо такую же угнетающую тишину и пустоту. Он дышит все ещё через раз.

— Заходи, — говорит Санеми, и Генью в холод бросает от спокойствия его голоса.

Брат сидит за столом, перебирая тетрадки, и взгляда не поднимает, пока Генья на собственный страх и риск не становится прямо перед ним. Молча.

— Извинений ждешь? — прямо спрашивает Санеми, но Генья молчит. Нет, не ждёт. Генья знает, что их не будет.

Мальчишку тянут за руку и усаживают на колени.

— Уйдешь в параллель? — Санеми смотрит как-то не так, и у Геньи в груди все рушится к ебаной матери.

Все не так. Всё, нахуй, не так.

Сердце все ещё бешено колотит, ждёт подвох, и ребра по-прежнему сокращаются каким-то кривым ритмом, под который обычно пьяных танцоров в клубах шкивает. Отвратительно.

Санеми поближе к своему телу придвигает младшего, словно тот пиздюк совсем, но куда там — он и в весе старшего переплюнул.

— Че молчишь?

Стук. Стук.

Генья кроме своего сердца слышит, как душа требует далеко убежать.

Санеми вздыхает раздражённо и прижимается щекой к груди Геньи.

— Отвечай.

— Нет… — врет на автомате Генья, потому что все ещё хочет сходить к Убуяшики-сама, который точно-точно отправит его к своей жене — на психотерапию. А толку, Шинадзугавы по определению ебанутые — кровь-то папашина.

Санеми шумно дышит, свободной ладонью поглаживает Генью по бедру, и тому действительно начинает казаться, что в паспорте нихуя не семнадцать лет. И вообще не паспорт.

— Прости меня, — говорит сухо и так, словно не все сказано.

Генье вдруг захотелось сказать, как сильно брат заебал своими ограничениями, как делает ими больно, и как больно было сегодня, но молчит, боясь быть скинутым с коленей. Что-то как-то… Странно.

Так не было много лет.

Домашний ингалятор Геньи стоял почему-то у Санеми на столе, и он сам его младшему в рот пихает, бурча:

— Не дышишь нихуя, какого хрена по дороге домой не пшикал…

Генье ничего не остаётся, кроме как подчиниться, и после — обмякнуть в давно забытом тепле братских объятий, примиряясь с болью срезанных крыльев.

А ведь он только в себя поверил.

Из-под стопки раскрытых тетрадок в клетку торчал клееный скотчем краешек с тонким филигранным узором.