Пэйринг и персонажи:

Описание:

------------------------------------------------------------

Он помнил бледную кожу, сладкую на вкус, если по ней языком провести, оставив мокрый липкий след, сразу высыхающий на воздухе. Помнил бугорки мурашек, бегающие быстро по тонкому, как самый искусный шёлк, расшитый созвездиями родинок и россыпями веснушек руками настоящего мастера, эпителию, пробираясь к затылку по выпирающим хрупким суставам позвоночника. Помнил покрасневшие колени и локти, холодные подушечки пальцев, которые омега в волосы всегда вплетал.

Он помнил рыжую копну кудрявых волос, цвета яркого заката и тёплого рассвета, что они вместе встречали, лёжа в прохладной постели по утру, одеялом пуховым укрытые, в надёжных объятиях друг друга, выпускать из рук не планировали в ближайшую вечность. Солнце всходило на востоке, омега горячо дышал в шею, щекоча и вызывая улыбку, не сходящую с губ ещё несколько часов, до самого вечера, до следующей встречи и новых касаний.

Он помнил, как омега пил мелкими глотками вино, сладкое, сохранившее нотки кислинки брожения винограда, выращенного где-то на солнечном юге Франции. В багровой жидкости играло жемчужное сияние луны, а она, в отместку будто, дарила белым, как медицинская вата, щекам розовый румянец прилившей к ним по тонким сосудам, проглядывающим сквозь мраморную кожу на скулах, крови. Альфа любил сцеловывать алкогольные капли с мягких влажным губ и мерно пьянеть от вкуса своего омеги.

Он помнил губы, обхватывающие сухой фильтр, выпускающие едкий мятный дым, вызывающий резь в глазах и першение в горле никогда не курящего альфы, который всегда сопровождал в этой вредной, убивающей привычке омегу, требующего дозу никотина только по вечерам, когда звёзды решетили чёрный небосвод светлыми искрами, когда усталость, накопленная за день, брала своё и одолевала слабый организм.

Он помнит, как не мог надышаться запахом любимого человека, напиться им не мог. Как каждый раз понимал, что ему попросту мало всего, урывая каждую деталь: от тонкой линии шрама на бедре до завитков ушной раковины. Альфа стонами чужими, выкрикиваемыми на пике, жил, не дышал кажется, если тело знакомое и выученное полностью, не трогал и сердце своё, обливающееся кровью, вручал в ласковые ладони.

Чимин всё помнил, каждый момент запечатлел в памяти и хранил там бережно, лелеять был бесконечно готов.

Он помнил и тот день, весенний, полный расцветающих цветов, деревьев, уже распустивших почки в молодые зелёные листья, пропускающие солнечный свет сквозь себя, и лёгкого тёплого ветра, дующего и пробирающегося под футболку мягкими касаниями. Чимин не спешил тогда домой, медленно прогуливался среди улиц, постепенно набирающих темноту наступающей ночи, вдыхал свежий воздух на полную и не волновался ни о чем, глядя в чёткое будущее уверено и смело.

В тот день Юнги не приготовил ужин, не заказал доставку, квартира едой не пахла, и музыка громко, так, чтобы в подъезде было слышно, не играла, перекрикивая басами верезжания соседского ребенка за стенкой. Юнги не встретил, как всегда, домашний и согретый пледом да тёплыми носками, не поцеловал трепетно колючую щеку, а Чимин наивно подумал, что тот спит крепко на общей постели, не пробуждаясь от хлопка тяжёлой входной двери и щелчка замка.

Юнги висел в ванной и больше не дышал.

Балка, держащая штору, не надломилась и от кафеля, цепляясь только на слой хлипкого клея, не оторвалась, лишь потому что омега был слишком маленьким, худым и лёгким. Его на руках носить было удобно в любое время суток, при каждом состоянии, и отпускать тельце не хотелось никогда, а Чимин потворствовал желаниям собственным всегда, позволяя ногам обвивать талию, ладошкам цепляться за шею.

Вместо этого омега лежал в объятиях альфы бездыханной куклой, с лицом синим и кровавым следом от жёсткой верёвки на бледной шее. Глаза его открытые в никуда направляли пустой и бесцветный, стеклянный совсем, взгляд, губы теряли цвет, пока альфа лишался себя на холодном, влажном полу, заливая слезами щёки Юнги, размазывая их соль беглыми поцелуями, шепча извинения, неуслышанные никем более.

Чимин не заметил ночных рыданий в подушку, коробку антидепрессантов на полке в кухне, проигнорировал печаль, скрытую в черноте зрачков. Внимание обращал на звонкий смех, слышимый между ними, наедине. А теперь поздно, Юнги не шевелится и на просьбы ответить не реагирует, жизнь и тепло ускользают из его тела с каждой секундой, возвращаться не планируя.

Чимин помнил, что бледную, усыпанную веснушками, кожу целовал последний раз в день прощания окончательного, за минуты до того, как земля засыпала дерево гроба. Помнил, что, кажется, и рыжие волосы цвет потеряли, в блёклое нечто превращаясь, помнил, как вино потеряло вкус, а закаты стали серыми, как горький вкус сигарет с ментолом стал привычным, и смех переливистый мерещился ему ещё много лет после, в тишине одинокой квартиры, приводя за собой слезы снова и снова, раз за разом.

Чимин помнил, что потерял, а забыть не смел и в следующей жизни.