Пэйринг и персонажи:

Описание:

------------------------------------------------------------

       когда собственное тело, под весом чужого, валится на пол, скрипя половицами старого дома, из которого они не могут выбраться довольно приличное время, изо рта зеницу вырывается лишь шипящее оханье – его золотистой макушке было суждено столкнуться с твёрдым полом, вызывая новую волну боли, которой в его жизни и без того хватало. он чувствует как лёгкие горят, дыхание сбивается окончательно, глаза слезятся в молчаливой обиде, и, удивительно, но даже не рыдает, лишь сглатывая противный ком в горле. даже заплакать не может, вот это он действительно может назвать – докатился.
кайгаку, в свою очередь, где-то на задворках помутнёного яростью сознания думает так же, хватая сводного брата за края безразмерной толстовки, которую сам когда-то ему и подарил, и сжимая ткань до противного трещащего звука. воздух накалялся, как и его бледная кожа, заставляя почти каждую венку на лице в нервозности вздуваться, делая его и без того устрашающий взгляд тёмно-малахитовых глаз и без того ужасающим.

— кайг–

— заткнись! — подрагивающим голосом прикрикнул куваджима, на эмоциях тяня его к себе за шкирку и с силой отбрасывая на пол. глаза предательски слезились. и почему каждый раз, когда в поле зрения появляется эта макушка младшего, всё его наигранное, но хоть каплю ощутимое, спокойствие исчезает без следа?

       точно. как он мог забыть о самом главном, очевидном; о столь назойливой мысли, крутящейся в голове подобно раздражающей мухе. шихан умер из-за него. умер страшной смертью, не совладав с операцией, мучаясь и задыхаясь в последние часы своей жизни. и всё из-за него. если бы он, чёртов идиот, тогда не отвлёкся на какую-то мелочь, успел бы заметить грузовик в темноте январской ночи, предупредить... сейчас бы все трое сидели вместе внизу, поедая печенье с зелёным чаем. грелись бы под пледом, шутливо ругались и смеялись, слушая очередные нравоучения ворчливого старика.

— он умер задыхаясь! — вторил своим отвратительным воспоминаниям кайгаку, сжимая руки до белоснежного побеления кожи на ладонях. мальчишка под ним съёживается и пискнуть не думает, молча лишь давясь слезами и с каким-то... пониманием смотря на него. лучше бы ненавидел. лучше бы презирал. может хоть так брюнету было бы не так совестно. — почему.. — но агатсума не ненавидит, не презирает. и от этого неимоверно больно.

       у джигоро любимчиков не было, он любил каждого из своих приёмных сыновей одинаково тепло. кайгаку отличался умом и упорством, всегда достигал поставленной цели, покоряя новые и новые вершины, под приободряющие возгласы своих старика и брата. он был красив, хорош собой, и, пусть характер оставлял желать лучшего, своей относительной популярности более, чем заслуживал. зеницу же на его фоне был каким-то пятнышком, невзрачным на первый взгляд, но и он был достоин какого-никакого внимания. особо от своих сверстников, да и людей в целом, агатсума не отличался – карие глаза, большие кофты, скрывающие худощавость тела, и до боли наивный взгляд дурачка. разве что пшеничные волосы выделяли его скромным бархатцем в тёмновласой толпе. но и у него были свои причудливые особенности и, даже, талант – блондин обладал превосходным слухом, способным распознать самую неуловимую фальш, сердцебиение и, если ему верить, даже мелодию под стать эмоциям человека.
но кайгаку считал, что выбирая из них двоих, шихан бы назвал своим родным сыном зеницу и, честно говоря, согласился бы с ним без раздумий. в извечном истеричном дурачестве агатсумы было что-то солнечное, яркое и тёплое, плескающееся сиянием в карих глазах. прямо как у их старика.

— ..бездарь..., — сдавленно шепчет брюнет, не в силах сдерживать слёзы. и может поэтому... и может именно поэтому он не может справиться с этим противным чувством собственной безнадёжности и ненависти к самому себе, каждый раз когда в поле зрения появляется этот мальчуган? он испортил ему всё детство и без того, постоянно донимая, унижая, и, бывало даже, поднимая на младшего руку. а теперь... а теперь когда из-за кайгаку в ту ночь умер шихан, собственная совесть и чувство непростительной вины сжирали его тёмную душу без остатка, заставляя желать лишь одного – ненависти младшего, чтобы потом можно было забыть о нём, не появляться в жизни, не мешать и ничего не портить. но зеницу, как проклятый, улыбается и пытается общаться, несмотря на то, что дома старший появляется чуть ли не раз в три дня, на пару часов ночью. и это сводит его с ума.

       если проблема не хочет, чтобы её решали, нужно от неё избавиться. сделать вид, что никогда и не было, что всё было так как есть с самого начала, и не вспоминать об этой глупости больше никогда. поэтому он резко, под тихий вскрик агатсумы, кладёт руки на шею, колеблясь с маниакальным выражением на лице. но... разве зеницу проблема? разве не кайгаку проблема? или проблема действительно заключается в зеницу, в его ничтожно тупой наивности..? стоит избавиться от него? это поможет смыть позор? сделает хуже? если его отпустить... позвонит в полицию? простит? а если почти добить, то... может быть тогда возненавидит? может быть тогда кайгаку не будет бояться этого тёплого и верного взгляда, ведь не увидит его больше никогда?
куваджима сжимает руки уверенней, чувствуя как тело под ним испуганно дрожит, словно яркий листок клёна на морозном ветру. да, так будет лучше. может потом его жизнь превратится в ад, может он никогда больше не почувствует желанного тепла, никогда больше не почувствует скромных ручонок, сжимающих в объятиях, но тогда он получит то, чего заслужил. может тогда, вдоволь настрадавшись, хотя бы он сможет себя простить? без него зеницу будет лучше. без него зеницу расцветёт, не будет чахнуть и засыхать. без него зеницу будет спокойно и хорошо. без него.. всегда хорошо.

— кайгаку.., — и опять этот мягкий голосок. дрожит, страхом пропитан насквозь. боится ведь, дурак, зачем вообще рот раскрыл? брюнет и не соизволил посмотреть ему в глаза, с силой сжимая руки на тонкой шее, но... внезапное ощущение чего-то тёплого и мягкого заставило его замереть. что? взглянув в такие же заплаканные глаза напротив, кайгаку понял, что на его худых щеках лежат тёплые ладони блондина. маленькие, приятные... согревающие. что он творит..?

— что ты... — у него и сил договорить не было. весь гнев начал плавно плавиться под любящим натиском добрых медовых глаз.

— ты не виноват, кайгаку, — агатсума улыбается вымученно, поглаживает его щёку и выдыхает, чувствуя как хватка ослабевает. — ты не мог знать. никто не мог знать. — на тёмные глаза опять наворачиваются слёзы. он не верит. — если бы не ты, дедуля бы умер раньше, не прожив счастливых лет.

       кайгаку ошарашенно выдыхает: когда это он успел хоть кого-то осчастливить или спасти? разве он не приносил одни лишь неприятности? разве он не сделал некогда полного надежды мальчишку забитым изгоем, что только недавно начал возвращаться в норму? разве он не портил жизни всех, с кем связывался?

— ты смог оплатить операцию для дедули три года назад, — точно. кажется, в тот год он знатно устал от всей жизни, ежедневно мотаясь с одной работы на другую, чтобы заработать нужные деньги. — а тебе тогда почти шестнадцать лишь было.., — руки слабо сползают с шеи, упираясь в пол, чтобы хоть как-то отсрочить падение подвыпившего куваджимы на хрупкое тело под ним. — а ещё ты всегда радовал его своими успехами. ты так много трудился, что порой засыпал где-нибудь за столом. тогда нам с дедулей приходилось укрывать тебя пледом, чтобы не замёрз. он искренне радовался за каждое твоё достижение, даже самое маленькое.. дедуля наверное до потолка прыгал, когда ты устроился на свою первую подработку. а как он радовался, когда у тебя друзья появились.., — пухлые губы зеницу растянулись в слабой улыбке. его руки уже перешли на волосы, с нежностью перебирая тёмные прядки волос. — он любил тебя, кайгаку. он бы не стал винить тебя в этом, даже если бы ты действительно был виноват.

       куваджима смотрит с неверием. он наклоняется ближе, заглядывает в карамельные омуты и пытается найти там подвох, уловку, желание запудрить мозги и убежать, чтобы вызывать полицию и сдать чёртового психопата и убийцу наконец в тюрьму, но... он ничего не находит. ни одного чёрного, грязного или противного вкрапления в нежном шоколадном цвете нет. лишь беспокойство, нежность, сострадание и.. слёзы в уголках.

— кайгаку, — всё ещё будто во сне, юноша посмотрел на младшего, с долей еле читаемого вопроса. — это я ведь всегда убегал и прятался от проблем, пока ты уверенно решал их, стойко борясь с поражениями снова и снова. неужели решил забрать мою скудную ношу? — с губ слетел осипший, немного неловкий смех. но затем его уставшее лицо неожиданно живо вытянулось в удивлении, когда брат, зарыдав, навалился сверху, утыкаясь ему куда-то в шею и сгибаясь, руками загребая зеницу в неудобные объятия. — вот уж не думал, что это однажды случится...

— ..замолчи, — сквозь всхлип, пробормотал кайгаку.

***

       просыпаться в тёплой постели, чувствуя как к тебе прижимается дорогой тебе человек было непривычно, но приятно. он не сразу понял где он, когда распахнув малахитовые глаза, первым делом увидел солнечную макушку, а затем и дремлющее лицо сопящего брата. секунды недопонимания сменились противным ощущением своей слабости, когда воспоминания о вчерашнем вечере резко накатили вместе с сухостью в горле — как он вообще мог вывалить всё это на зеницу и на полном серьёзе пытаться его убить?! господи, он однозначно заслуживает самого худшего места в аду. лучше бы он продолжал не вмешиваться в налаживающуюся жизнь брата, а не мучать его собственными проблемами. как же ему было тошно от самого себя.
но предприняв попытку встать, куваджима был неожиданно утянуть обратно, вниз. причиной его возвращения на нагретое место оказался всё ещё сонный зеницу, чьё заспанное выражение мордочки выглядело до запретного умилительно.

— не уходи.., — теплая ладонь притянула замешкавшегося брюнета поближе. с горем пополам сопротивляясь желанной близости с блондином, тёмноглазый придвинулся, растерянно и смущённо наблюдая как его, как коала дерево, обвивают тонкими руками и ногами, прижимаясь и утыкаясь куда-то в грудь. уже будучи трезвым, кайгаку отчётливо уловил как сердце пропустило удар, прежде чем забиться с удвоенной силой, и еле сдержал протяжный, полный отчаяния, возглас, осознавая, что старые чувства, застопорившиеся год назад серой плёнкой после смерти джигоро, начали вновь подавать признаки жизни. боже, а он ведь так радовался, что больше с ума не сходит! и что ему с этим ходячим одуваном и своей неправильной влюблённостью прикажете теперь делать?

— всё хоро...шо.. мы вместе..., — зеницу усердно лепечет сквозь сон, одаривая старшего теплом и порцией ленивых объятий. своим чуть намокшим носом тычется в шею и что-то бормочет, вызывая у куваджимы тихий-тихий писк. слишком близко!

       кайгаку сдался. сдался, расслабляясь в солнечном тепле младшего, полностью отдаваясь его сонным объятиям. даже если тревога и сомнение бились внутри, призывая уйти из жизни невинного мальчика, пока не поздно, брюнет, словно своим же чувствам назло, лишь обнимает зеницу в ответ, утыкаясь в мягкие волосы, и позволяя себе утонуть в его доброте окончательно. может он всё же заслуживает хотя бы одного мирного утра?